- Мы вчера не пошли в кино. Сидели у нее в комнате. Развели хороший огонь в камине и уселись напротив на диване. У нее над камином мраморная полка с зеркалом, видел наверное. Ну вот, сидим мы, я ее обнял и думаю, до чего же я ее люблю, как же нам весело всякий раз, когда мы встречаемся. Меня прямо распирало от любви к ней. Знаешь, как это бывает. Хочется высказать свои чувства, а сделать это не умеешь.

Я хотел объясниться с ней. Ну не то что объясниться, а просто сказать, как я счастлив, что встречаюсь с ней, и что весь день на работе только о ней и думаю, и тому подобные вещи. Захотелось поговорить, вроде тебя, когда ты разойдешься. Она встала и облокотилась о камин, а я взял другую ее руку, наклонился и прижал к щеке.

Сейчас все это кажется ужасно глупым, но тогда было совсем по-другому. Я стал ей говорить, а сам весь дрожал, честное слово. Говорил, конечно, бестолково, ни складу, ни ладу, но клянусь тебе, я говорил от души. Я чуть не выл от восторга.

Кончил говорить и глянул на нее - мне казалось, что у нее на глазах выступят слезы, что она сейчас склонится ко мне, обнимет меня, и мы прижмемся друг к другу. А она смотрелась в зеркало, улыбалась и приглаживала волосы. Меня словно ушатом холодной воды окатили.

Ему хотелось оправдать как-то ее пренебрежительное отношение, хотелось верить, что и у других мужчин не так уж гладко складываются отношения с любимыми девушками и что в поведении Джин нет ничего необычного.

- Как по-твоему, это правда, что истинная любовь никогда не протекает гладко? - спросил он меня однажды.

Именно над этими словами я и размышлял, огорошенный заявлением мистера Шринка, что костыли являются надежной гарантией от женитьбы. Мне казалось, что оба они - и он и Поль - ничего не понимали не только в любви, они ничего не понимали в жизни.

Я оставил мистера Шринка на кухне чистить кастрюли и отправился в свою комнату. Это была узкая каморка, обстановка которой состояла из кровати, комода и платяного шкафа. На комоде лежала дорожка, обшитая кружевом. Эта дорожка никогда не лежала ровно: стоило мне взять головную щетку или положить на комод книгу, как она сбивалась и собиралась в складки.

Мне не раз хотелось схватить эту дорожку, скомкать и забросить далеко-далеко. А мистер Шринк каждое утро разглаживал ее, выравнивал, а затем, склонив голову набок, рассматривал свою работу.

Я сидел на краю кровати - единственном сиденье в комнате - как раз напротив стоявшего на комоде зеркала, до которого я мог при желании дотянуться рукой.

По бокам этого зеркала, отражавшего накренившуюся комнату, в которой, казалось, нашла пристанище грусть, стояли четыре ящика, где я хранил газетные вырезки и свои записи. Отраженные в зеркале предметы - склянка с помадой для волос, щетка, пепельница с вычеканенными словами "Отель Федеральный" и две библиотечные книги - подчеркивали бедность убранства, с которой комната давно смирилась.

В этих голых стенах таилась своя особенная атмосфера, в которую окунался каждый новый постоялец и с которой он должен был примириться. Для того чтобы преобразить комнату с помощью книг и картин, требовались деньги и фантазия - и, судя по всему, именно их здесь всегда не хватало.

Слишком уж уныло сидеть тут и дожидаться Поля. Часы показывали восемь. Вечерняя улица манила и звала. Я решил выйти из дома; там я мог, по крайней мере, насыщаться зрелищем чужой жизни, почувствовать тепло темных домов, населенных другими людьми.

Я наслаждался этими минутами понимания и любви, когда моя душа была созвучна каждому шороху, каждому движению живых существ. В такие минуты я подымался над людской мелочностью и жадностью и становился великаном с ласковыми руками, готовыми обнять весь мир.

Я переступил порог двери, выходившей на боковую дорожку, и вышел на улицу. Там я прислонился к ограде у ворот и стал смотреть на Сидней-роуд, по которой проходили освещенные трамваи и откуда должен был появиться Поль.