Меня нужно было заставить признать свою глупость и превосходство его Перкса!

Я не питал к нему неприязни. Я попросту не принимал его всерьез. А временами даже чувствовал к нему симпатию. Я понимал, что только человек очень тщеславный может столь болезненно воспринимать в других такие черты, как самоуверенность и хвастливость, опасаясь, как бы не поколебался пьедестал, на котором возвышаются они сами. Это порой случалось и со мной.

Однажды он пригласил меня к себе домой на обед. Я пошел. Жена его была тихой, спокойной женщиной, во всем покорной мужу. Разум подсказывал ей, что ни пререканиями, ни хитростью ничего не добьешься. И она, думая о чем-то своем, подавала на стол китайские фарфоровые блюда с разными яствами, приготовление которых отнимало у нее немало сил и доставляло немало хлопот.

Она слушала, что говорит муж, соглашалась с ним, а затем подходила к окну и с наслаждением вдыхала аромат жимолости, ветви которой лезли в окно, заслоняя сад.

О, как много чудесных вещей существует в этом мире! Надо только уйти за ограду, за соседний дом, за дорогу, за холм, за деревья, тянущиеся к небу, за линию горизонта, окутанную облаками... Перенестись бы за вершину холма, в одно милое уютное местечко, где тебе обрадовались бы, где тебя хвалили бы, где никто не стал бы читать тебе нотаций. Туда, где навстречу тебе поспешит твой возлюбленный, где каждому твоему слову будут внимать с благоговением.

Не знаю, приходили ли ей в голову подобные мысли. Может быть. А может быть, это были мои собственные мысли, навеянные атмосферой этого дома и отношением мистера Перкса к своей жене.

Любое ее замечание он выслушивал со сдержанным нетерпением. Он, по-видимому, уже давно пришел к заключению, что она не может сказать ничего умного, ничего интересного. Он твердо верил, что разговор у них дома становился интересным, только когда он вступал в него, точно так же как беседа знакомых оживлялась по-настоящему, только когда он проявлял к ней внимание.

Однако слушать он не любил. Он тщательно соблюдал правила хорошего тона, и это порой создавало у гостей впечатление, будто его интересует то, что они говорят, но стоило им на минуту замолчать, как он - словно коршун выхватывал у них тему и торопился придать ей должную форму на наковальне своих убеждений.

Он завел со мной разговор о полной бесперспективности моей работы в фирме "Корона", стараясь при этом изобразить дело таким образом, будто вся вина за мое мрачное будущее ложится на плечи мистера Бодстерна, я не на мои.

Людям свойственно думать, что выполняемая ими работа не отвечает их дарованиям. Они жадно ловят намеки, что их, мол, не ценят, и с удовольствием предаются мечтам о том, как сложилась бы у них жизнь, если бы представился случай руководить, контролировать, приказывать, а не подчиняться чужим распоряжениям.

По мере того как мистер Перкс рисовал перед моим взором безрадостную картину моего прозябания и трагедию увядания моих талантов - я проникался все большим почтением к нему и все больше восхищался его проницательностью. Я пришел к выводу, что до сих пор не знал его по-настоящему.

Свои дружеские беседы со мной он продолжал и на работе, и уже через неделю у меня сложилось убеждение, что мистер Перкс искренне хочет помочь мне найти хорошую работу.

- Предоставь это мне, - повторял он снова и снова, создавая у меня впечатление, будто он уже ведет переговоры, в результате которых я смогу вырваться из кабалы и занять более высокое служебное положение.

Впрочем, так оно и было. Он сам сообщил мне, что поддерживает дружеские отношения с фабрикантом обуви - компаньоном фирмы "Модная обувь" в Кодлингвуде. Знакомый мистера Перкса не принимал непосредственного участия в делах фирмы и управлять компанией предоставил своему младшему партнеру человеку энергичному и напористому, благодаря которому фирма преуспевала.

Бухгалтер фирмы собирался покинуть ее, и мистер Перкс посоветовал своему приятелю взять на это место меня.