Потом звонок. Опять перемена. Опять вместо тишины высоко взмывающий гул.

   Из класса, где шел урок одной из старших групп, выходит преподаватель-математик. Студенческая тужурка. Потертые брюки упрятаны в те же неизбежные валенки.

   -- Холодно у вас.

   -- Нет, тепло, -- отвечает он, радостно улыбаясь.

   -- То есть как? Я в шубе, а тем не менее...

   -- А бывает гораздо холоднее, -- Поясняет математик.

   И действительно, видно, что и ребятишки и учителя не избалованы теплом. Все они почти в пальто. Но есть и стойкие, привычные люди. И этот человек с лицом типичного студента бодро часами сидит в школе в одной тужурке, постукивает мелом и рисует на доске груз в 5 килограммов или термометр, на котором полных пятнадцать градусов. Настоящий термометр, однако, показывает меньше. И даже гораздо меньше, судя по тому, что все время является желание засунуть руки в рукава.

   Да, в школе холодно. Школа бедна. Шеф ее -- Коминтерн -- дал ей немного угля, но вот уголь вышел, и школа выкраивает из своих скудных средств гроши на дрова. И покупает их на частном складе.

   Школа бедна. Не только топливом. На всем лежит печать скудости. Кабинет физический беден. Приборов так мало, что сколько-нибудь сложных показательных опытов поставить нельзя. Беден естественный кабинет. Доски, парты в классах -- все это старенькое, измызганное, потертое, все это давно нужно на слом.

   Живой дух в школе, но при 10 градусах и самый живой начинает ежиться.

   Смотришь на преподавательниц, которые суетятся среди малышей. Смотришь на эти выцветшие вязаные кофточки, на штопаные юбки, подшитые валенки и думаешь:

   -- Чем живет вся эта учительская братия?

   Этот математик -- секретарь совета получает 150 миллионов в месяц.

   -- Одеваться не на что, -- говорит математик и снисходительно смотрит на свою засаленную университетскую оболочку, -- ну, донашиваем старое.

   Можно, конечно, прирабатывать частными уроками, -- рассказывает учитель, -- но на них не хватает времени. Школа берет его слишком много. Днем занятия, а вечером заседания, комиссия, совещания, разработка учебного плана... Мало ли что...

   Что может быть в результате такой жизни?

   Бегство бывает. Каждую весну, не выдержавшие, пачками покидают шатающиеся стулья в классах, идут куда глаза глядят. На конторскую службу. Или стараются попасть в Моно.

   При слове "Моно" глаза учителя загораются.

   -- О, Моно!.. -- он сияет, -- у Моно ставки в три раза больше...

   -- 150 в 3 = 450, -- мысленно перемножаю я.

   -- Там замечательно... -- ликует математик, -- школы Моссовета бога-а-тые... А наши... -- он машет рукой, -- наши...

   -- Какие ваши?

   -- Да, вот -- Главсоцвосовские. Все бедные. Трудно. Трудно. Потому и бегут каждую весну. А бегство -- школе тяжкая рана. Приходят новые, но преемственность работы теряется, а это очень плохо...

   Опять кончается перемена. Стихает в коридорах. За партами рядами вырастают стриженые головки. Пора уходить.

   О положении учителей писали много раз. И сам я читал и пропускал мимо ушей. Но глянцевитые вытертые локти и стоптанные валенки глядят слишком выразительно. Надо принимать меры к тому, чтобы обеспечить хоть самым необходимым учительские кадры, а то они растают, их съест туберкулез, и некому будет в классах школы городка III-го Интернационала наполнять знанием стриженые головенки советских ребят.

М. Б.

---------------------------------------------

   Впервые опубликован "Гол