Изменить размер шрифта - +

По горным ущельям и распадкам, вдоль чистых и шумных речушек буйно цветет черемуха, и кажется, что взбитая рыхлая пена слетела с бурных речных перекатов на ветки да и застыла в оцепенении. Тополя, еще реденькие, светлые, с теплым красноватым оттенком, тоже толпятся вдоль речушек, словно сбежались сюда на купанье – да залюбовались собственным отражением в прозрачной бегучей воде. И только темные, не пробиваемые солнцем высокие ели одиноко и деловито карабкаются по горным склонам на самые вершины; равнодушные к теплу и к холоду, они, как упрямые альпинисты, уходят из мягких и теплых долин туда, где неприютно и холодно, где ровно и мертво блестят лежалые прошлогодние белки. Чего они там ищут? Странные деревья.

На Бухтарминской переправе нас нагнал дождь. Он пришел из этой широкой долины с ветром, вволю нагулявшимся на белесых волнах молодого моря, и весело, хлестко застучал по железной палубе парома. Крутой глинистый съезд к переправе жирно залоснился и осклиз. Машины сползали к берегу юзом, западая в глубокие колдобины, натужно ревя, разбрасывая липкую грязь и щебенку. Возле припаромка они сдерживались и с величайшей осторожностью вползали на бревенчатую клетку, отдаленно напоминавшую сплющенный колодезный сруб. Повсюду слышалась громкая смачная шоферская ругань.

– Два года переправа – и съезда путного не сделают… Начальники, мать их!..

– Разве ж это припаромок? Да это ж ловушка для тигры!

– Стой, дьявол! Куда ты в воду-то прешь?

Один грузовик, шлифуя задним скатом дырявый бревенчатый настил, медленно съезжал на край.

– Скорость выруби! А то въедешь в царство водяное, – кричали шоферу с берега.

Наконец шофер заглушил мотор, машина повисла задним колесом в воздухе. Он высунул из кабины потное грязное лицо, зло крикнул на паромщика:

– Цепляй за передок! Чего рот разинул?

Шустрый маленький паромщик в брезентовом плаще огрызнулся для порядка:

– А ты поменьше указывай. Ишь разорался! – но между тем ловко и проворно зацепил машину стальным тросом.

– Много их тут ездит… Все так кричать будут – оглохнешь, – проворчала в тон паромщику его подручная, сутулая женщина с красным обветренным лицом, в зеленой фуфайке и широких штанах, густо заляпанных масляной краской. Она быстро зацепила второй конец троса за машину, стоявшую на пароме, и крикнула: – Трогай!

Я наблюдал за работой паромщиков и видел, что люди они ловкие, сноровистые, но работают как бы между прочим, нехотя, будто делают всем этим проезжим одолжение. «Навязались вы на нашу голову. Проезжайте, проезжайте. Одна колгота от вас», – читал я на их равнодушных лицах. Но разговаривают они очень охотно.

– Как вас зовут? – спросил я у паромщика в брезентовом плаще.

Он подозрительно покосился на меня:

– А зачем? – Его худое горбоносое лицо выражало скорее не настороженность, а скрытую иронию.

– Да просто так, поговорить.

– Поговорить – это можно. К примеру, вас что интересует?

К нам подошла женщина в заляпанных краской штанах, потом еще девушка в фуфайке и высокий длинношеий мужик в зеленом армейском пиджаке.

– Уж больно плохой у вас припаромок.

– Плохой, – весело согласился паромщик в брезентовом плаще.

– Наше дело маленькое, – сказал высокий с темной жилистой шеей, обнаженно торчащей из ворота. – Начальству виднее.

– Только что утром Шумилов был.

– Намедни сам Гордиенко приезжал, – наперебой сообщили женщины.

– А вы сами могли бы построить приличный припаромок?

– А чего ж мудреного? Смастерил бы, – отвечал горбоносый в плаще.

Быстрый переход