— Ну и прекрасно… Мне бы чайку.

И пока он в кухонной полутьме добывал себе чай, Юрка поспешно соображал, с чего начать разговор.

— Зря он простил Фарлафа, — сказал он, когда брат вошел с дымящимся стаканом. — Я бы ему голову отрубил.

— Фарлафу?

— Ну да.

— На правах читателя ты можешь это сделать… Хочешь со мной чай пить?

— Нет.

— А спать тебе не пора?

— Я тебя ждал.

— А-а, Тогда извини.

Юрка поворошил некоторое время страницы книги, потом вдруг сразу сказал, что у них в классе открыли выставку. И беседа началась.

Вот с братом Юрка любил поговорить. По тому, как он слушал, как и что отвечал, чувствовал Юрка молодую, почти мальчишескую душу брата, и это его так радовало, что он готов был делиться с Аркадием не только тем, что действительно требовало чьего-то участия, а и пустяками. Василиса Андреевна, та, слушая Юркины излияния и обычно не прекращая своих хлопот по хозяйству, все время поддакивала, соглашалась, затем принималась переспрашивать и наконец заявляла: «Ох, сыночек, ничегошеньки я не поняла из твоей болтовни». Мальчишка не раз зарекался не делиться с матерью никакими мыслями, но забывал об этом.

Когда Юрка рассказал о болотце, Аркадий рассмеялся.

— Как же это ты запомнил?

— Я никак не запомнил. Само запомнилось.

— Значит, она посоветовала мне высказываться осторожней. М-да-а, — протянул брат насмешливо. — Это хорошо — видеть все в розовом свете, это радостно и спокойно. Ну, а если свет не розовый? — спросил он вдруг, пристально взглянув Юрке в глаза. — Если свет не розовый, тогда что?

Аркадий порывисто допил чай и поднялся.

— У нас ведь не инквизиция. Нужно называть белое белым, а черное черным.

Юрка понял, что брат сейчас будет говорить много и не совсем понятно, не ему, Юрке, а вообще — человечеству. Аркадий в самом деле принялся шагать взад-вперед.

— Странно все-таки некоторые люди смотрят на обычные явления, — заговорил он, сталкивая между собой большие кулаки. — Один мой сокурсник, побывав как-то у нас, сказал мне: «Послушай, Гайворонский, ты ведь живешь в тисках цивилизации!» Я ответил, что да, мы действительно живем в тисках: там бугор и там бугор; но это тиски не цивилизации, а новостроек. «Ты замечаешь?» — спросил я его. Он рассмеялся и назвал меня оптимистом.

— Чем?

— Оптимистом. Человек, который не под ноги смотрит, а вдаль. Вдаль, но и под ногами все видит. Понял?.. Должен понять — нехитрая философия. Мир наш перестраивается, перекраивается. И моментально везде он не может обновиться, сменить шкуру. Это Люксембург можно сразу перевернуть вверх ногами, а матушку Русь поди обнови одним махом — надорвешься. Но обновление ширится. Кое-где оно идет медленно, но за счет того, что где-то идет быстрее. И наша Перевалка перелицовывается, однако туговато, и нам нужно помогать ей по-хозяйски, а не говорить, что все отлично, не пугаться этого слова — «болотце»… Есть у нас и школа, и клуб, и больница — многое есть, но ведь мы еще пасхи справляем. Вспомни, как ты сам, задравши хвост, бегал по домам Христа славил, даже соревновались, кто больше наславит… Ребятишек бьем! Водку дуем до одури! И не пускаем сами себя, свои мысли и интересы дальше собственных огородов! Вот что такое болото. Все, что плохо, — болото. И осушать его надо, а не ходить по воображаемому мостику. Вот так, братец, будущий пионер!.. Кстати, наше настоящее болотце, с камышами и лягушками, — это, по-моему, очень хорошая штука… Ты что-нибудь понял?

— Понял, — ответил Юрка, действительно поняв, вернее, почувствовав, что в жизни есть что-то неладное, тревожное.