— Есть, как же, — ответил он, и по его голосу было слышно, что собеседник затронул больное место в его душе.

Они лежали в лесу на полянке. Лессинг подпер голову рукой.

— И она не умеет читать? — снова начал Юрига. — Вы, молодые, ведь более ученые, чем мы, старики.

— Она умела читать, — ответил Лессинг печально. В лесу стало тише. Казалось, природа сочувствует тому горю, которое было видно на челе этого человека.

— Она умела читать? — переспросил с удивлением Юрига. — И забыла?

— Да, она это забыла, — о, она все забыла! Но, умоляю вас, не расспрашивайте меня более об этом: все это очень тяжело.

Юрига этому верил. Ему стало жаль Лессинга, он полюбил его, как родного сына. Они жили вместе уже несколько недель, и только теперь ему открылось, что его молодой друг таит в себе какое-то великое горе.

— Знаешь что, сын мой, — сказал он с любовью, — часто бывает хорошо, если человек свое сердце открывает другому. Может, и твое горе станет легче, если поделишься со мной.

— О, дядя, для моего бремени нет никакого облегчения. Случившегося не воротишь. — И он снова замолчал.

— Но где же мой мальчик? — нарушил тишину Юрига после долгой паузы.

— Палко? — спросил Лессинг, словно проснувшись от тяжелого сна. — Недавно я видел его отправляющимся в его "страну солнца". В руках он нес Евангелие, и Дунай бежал вместе с ним.

— Этот мальчик ни о чем, кроме Священного Писания, не думает, и это удивительно, как он его понимает.

— Мне кажется, что он похож на то дитя, которое некогда Господь поставил в пример Своим ученикам. Он верит каждому слову из Св. Писания.

— А мы разве не верим?

— Нет, дядя! — Лессинг покачал головой. — Если бы мы на самом деле были верующими, то мы жили бы иначе. Или вы верите, что ваши грехи уже прощены ради Христа?

— Так-то так, — ответил старик, почесывая затылок, — я в этом плохо разбираюсь. Господь Бог свят, а я — грешный человек. Насколько я грешен, я убедился только теперь, когда мы нашли эту священную книгу и когда мой мальчик так изменился. Да, он, безусловно, верит всему.

— Да, дядя, он верит Писаниям и через это он имеет прощение грехов.

— А ты, сын мой?

— Я? — Лессинг опустил голову. — Для меня нет прощения. Мои грехи так давят меня, как будто целая гора навалена на мою грудь. Пока я здесь, в горах, у меня на душе немного легче, но когда мне придется снова вернуться домой и видеть, что я наделал, мне придется снова воскликнуть вместе с Иовом: "Проклят тот день, в который я родился!" О, сын мой, что же ты такое страшное сделал, что так мучаешься? Ты ведь такой хороший во всем, такого человека даже редко встретишь. — Юрига с состраданием схватил руку Лессинга.

— Что я сделал? — Лессинг быстро высвободил свою руку и закрыл лицо. — Что я сделал, дядя? Я довел мою жену до сумасшествия!

— Да что ты говоришь, несчастный? Как же это случилось? — Из смущения Лессинга старик заключил, что он говорит правду. — Разве ты не любил ее? Разве ты оскорблял ее и обижал, как некоторые мужья это делают? — расспрашивал он.

— О, я любил ее, и для меня она была самым ценным сокровищем во всем мире. Я готов был ее носить на руках!

— А каким же образом ты тогда довел ее до сумасшествия?

— Я не доверял ей. Мне все казалось, что кто-то хочет похитить ее у меня. Теперь я знаю, что она была верна во всем, что все ее сердце принадлежало мне.