Изабель, как водится, встала первая. Это было не так-то просто: по утрам ее изводили боли в ногах и обычно полчаса она собиралась с силами. То утро выдалось для нее особенно мучительным, и, пока она тяжело раскачивалась, я занялась повседневными делами: как ни в чем не бывало поставила чайник, нарезала хлеб, накрыла на стол. Всё как обычно. Чаще всего Фердинанд дрыхнул до последнего, пока его нос не улавливал запах сваренной овсянки. Зная это, мы не обращали на него внимания. Он лежал лицом к стене и, казалось, крепко спал — может быть, крепче обычного. С учетом бурной ночи удивляться не приходилось, так что я восприняла это как должное.

Но шло время, и его молчание делалось пугающим. Мы закончили приготовления и готовы были сесть за стол. Его давно следовало растолкать, но мы с Изабель упорно держали рты на замке. Это нежелание действовать буквально висело в воздухе. Мы намеренно обходили эту тему, никто не хотел говорить первым. У меня, понятно, имелись на то веские причины, а вот молчание Изабель казалось необъяснимым. Оно таило в себе какую-то странность, некий вызов, игру нервов; с ней произошла очевидная перемена, природа которой была мне непонятна. Я подумала, что, возможно, я ошиблась. Вдруг она не спала и видела все это безобразие своими глазами?

— Изабель, с тобой все в порядке? — поинтересовалась я.

— Да, дорогая. Со мной все в порядке. — Она одарила меня своей лучезарной ангельской улыбкой.

— Не пора ли разбудить Фердинанда? Ты же знаешь, как он сердится, если мы начинаем без него. Еще подумает, что мы собираемся съесть его порцию.

— Глупости, — сказала она с легким вздохом. — Я наслаждаюсь этими минутами вдвоем. В последнее время это большая редкость. Есть какая-то магия в тишине, ты не находишь?

— Нахожу. И все же пора его будить.

— Если ты настаиваешь. Я просто оттягивала минуту определенности. Что бы ни случилось, жизнь прекрасна. Жаль, что некоторым надо непременно все испортить.

Я молчала, несколько озадаченная ее загадочными словами. Что-то тут было не так, и я уже начинала догадываться, что именно. Я склонилась над Фердинандом и положила руку ему на плечо. Спит. Тогда я его слегка потормошила, он снова не отреагировал, и я перевернула его на спину. В первые секунды я, собственно, ничего такого не заметила. Только в подкорке — как удар молнии: передо мной покойник. Он умер, сказала я себе. И только после этого разглядела его лицо: вылезшие из орбит глаза, вывалившийся язык, запекшаяся вокруг носа кровь. Но как он мог умереть? Когда я уходила, он был жив. Да и не так уж сильно я сдавила ему горло. Я попробовала закрыть ему рот, но нижняя челюсть окостенела и не поддавалась. Кто-нибудь другой с более сильными пальцами уже, наверно, свернул бы ему скулу.

— Изабель, — тихо сказала я. — Ты не подойдешь?

— А что такое? — По ее голосу невозможно было понять, знает она о том, что я собираюсь ей сказать, или ни о чем не догадывается.

— Подойди и взгляни.

Она приковыляла в угол вместе со стулом, на который то и дело опиралась, потом снова на него села, перевела дыхание и лишь тогда взглянула на мертвое тело.