Французы осенью 1870 года были весьма близки к тому, чтобы открыть то, что через много десятилетий открыл Мао: революционная народная война, посредством которой чрезвычайно решительно настроенная страна может победить завоевателя, обладающего военным превосходством. Однако они также очень быстро узнали, что буржуазное общество не может вести такую народную войну, не разрушая себя — и как можно скорее прекратили эксперимент. С тем результатом, что освобожденная и затем обманутая энергия масс взорвалась внутрь общества. Это было подобно тому, как если бы в середине 19 века люди экспериментировали с ядерной энергией и по недосмотру взорвали бы малую атомную бомбу.

Взрыв 18 марта 1871 года остался для современников необъяснимым; он казался им, смотря по предпочтениям, либо порождением дьявола, либо небесным чудом. Но он не был ни тем, ни другим. Он был политическим атомным взрывом, который затем растратил впустую свою энергию. Однако его радиоактивные осадки заразили весь 20‑й век. И критическая масса, которая сделала взрыв неизбежным, накопилась в осаждённом Париже зимой 1870–1871 гг.

«Париж стал теперь полевым лагерем, завтра он весь превратится в сплошную баррикаду… Дом за домом, улица за улицей, квартал за кварталом разберём мы до последнего камня, сожжём дотла до фундамента… Мы решились пойти до конца. Мир увидит, как все мы, без исключения, принесем в жертву свои жизни и свою собственность… Париж опасен! Париж может стать ужасным! Берегитесь Парижа! Вулкан дымится, и его кратер достаточно велик, чтобы стать вашей могилой и нашей».

Это пророческие слова. Кровавым маем 1871 года, в смертельной борьбе Коммуны, они воплотились в реальность. Однако слова эти относятся ещё к сентябрю 1870 года и они являются призывом к народной войне против победоносных германцев. Они отражают настроение Парижа после поражения под Седаном.

«Мобилизация всего народа по всей стране должна создать огромное море, в котором утонет враг». Так это выразил Мао. Но так думали уже в сентябре 1870 года, за два поколения до Мао, почти инстинктивно, два миллиона парижан. После капитуляции императора Наполеона III и его армии, которая оставила Францию беззащитной, они поняли, что существует всё же возможность сопротивления: массовая мобилизация, народная война.

Разумеется, они думали, по крайней мере в тот момент, более о Париже, чем о Франции. Это было объяснимо, потому что ведь германские армии маршировали прямиком на Париж, Париж ожидал их нападения, и они хотели похоронить врага под его обломками. Всё же трещина между Парижем и Францией, которая спустя девять месяцев должна была превратиться во фронт гражданской войны, проявилась уже в сентябре 1870 года.

Сельская Франция не была взволнована сообщением о Седане так, как столица; она была как будто парализована. На своем марше в Париж немцы нигде не встретили сопротивления, уважаемые лица провинциальных городов встречали немецких офицеров почти как туристов. Но Париж уже 4 сентября во время короткой бескровной революции провозгласил республику и учредил правительство национального спасения.

За четырнадцать дней вплоть до вступления немцев город мирового значения превратился в крепость: сады Тюильри стали артиллерийским парком, вырубленный Булонский лес — овечьим выгоном, театры стали лазаретами, а на Монмартре в ожидании грядущих событий рыли братские могилы. На Елисейских Полях располагались лагерем солдаты.