— В настоящее время этой точки зрения едва ли придерживаются искренне. Вместо этого теперь Парижская Коммуна представляется её врагами со снисходительным самомнением как в основе своей безнадёжная административная неразбериха, созданная добронравной неспособностью к чему–либо.

— Более старая легенда друзей происходит не от кого иного, как от Маркса и Энгельса. Для Энгельса Коммуна была воплотившейся в действительность диктатурой пролетариата; для Маркса «наконец–то изобретенной политической формой, при которой может осуществиться освобождение труда». И это в настоящее время едва ли более утверждается — менее всего в Советском Союзе, где как раз полагают извлечь уроки из ошибок Коммуны и сделать всё совсем по–другому.

— Вместо этого в настоящее время имеется новая «левая» легенда о Коммуне, которая описывает её как некую идиллическую утопию, как идеальную свободную от власти республику Советов.

Никакое из этих четырёх ходячих толкований Коммуны не совпадает с её действительностью. Коммуна не была диктатурой террористов. Она была свободным и должным образом избранным демократическим собранием городских представителей из девяносто двух большей частью молодых депутатов (средний возраст тридцать семь лет), среди них прежде всего двадцать один выраженный консерватор, избранные в зажиточных городских кварталах. В течение апреля, когда стало опасно принадлежать к Коммуне, эти двадцать один буржуазных членов Коммуны отказались от своих мандатов, после чего они были замещены совершенно нормальными довыборами. У них самих ни волосок с головы не упал.

В период с 26 марта 1871 года, день, когда были проведены выборы в Коммуну, до 21 мая, когда вторглись версальские правительственные войска, во французской столице не была пролита ни одна капля крови. У Парижской Коммуны не было революционного трибунала и не было ЧК. Показательно то, что Ленин позже в качестве причины поражения как раз упрекал её в великодушии по отношению к врагам.

Коммуна также не была и сумасшедшим домом оторванных от жизни утопистов. Напротив, следует восхищаться талантам импровизации и организации, с которыми она справлялась с коммунальными задачами. Ведь она приняла в управление сильно дезорганизованный осадой, голодом, обстрелами и массовым исходом двухмиллионный город, который 18 марта вследствие бегства государственных служащих был лишён всех своих органов управления.

Она также состояла не из обученных коммунальных служащих, а из непрофессионалов — политиков, журналистов, скромных торговцев и рабочих. Однако эти любители работали с энтузиазмом и самоотверженностью и замечательным практическим пониманием, и хаос, который после 18 марта казался почти неминуемым, так и не стал реальностью.

Иностранные журналисты, которые потянулись в Париж после 18 марта, с изумлением констатировали, сколь мало сенсационного можно сообщать из Парижа, насколько нормально и безмятежно протекает повседневная жизнь большого города: магазины и кафе оставались открытыми, движение протекало как и прежде, почта доставлялась пунктуально, снабжение функционировало, в школах преподавали, театры снова играли пьесы, а закрытые до того музеи были снова открыты Коммуной. В эти весенние недели 1871 года даже количество преступлений заметно упало; в Париже жизнь стала безопаснее, чем когда–либо прежде.

Большой социальный кризис, вызванный жестокими декретами правительства Тьера, был предотвращён: набежавшие за время войны долги за жильё были окончательно аннулированы Коммуной («После того, как промышленность, торговля и труд несли на себе все тяготы войны, и собственность должна теперь внести свой вклад»), в отношении других частных долгов был объявлен мораторий до середины июля 1871 года (после этого они должны были быть погашены поквартально в течение трёх лет). Кроме того, Коммуна остановила все продажи с публичных торгов заложенного в ломбардах имущества — во время голода бедняки Парижа принесли в ломбарды почти всё свои пожитки, чтобы заплатить по ценам черного рынка по крайней мере за остро необходимые продукты питания.