Без сомнения, сентябрьская война 1939 года была среди всего прочего и трагедией заблуждений. Западные ошибочные расчёты, завышенная самооценка Польши и цинизм русских — все это внесло свой вклад, чтобы сделать её возможной. Однако действительно желал этой войны только один: Гитлер. 11 августа 1939 года в разговоре с Карлом Буркхардтом, который мы уже цитировали, он позволил себе уронить пару фраз, которыми он в виде исключения выразил свои настоящие мысли: «Всё, что я предпринимаю, направлено против России; если Запад слишком глуп и слеп, чтобы понять это, то я буду вынужден договориться с русскими, разбить Запад, и затем после его поражения со всеми своими собранными силами обратиться против Советского Союза». Хотя в этом высказывании Польша ни разу не упомянута, оно содержит ключ к войне, которую начал Гитлер 1 сентября.

(1979)

История — это застывшая политика вчерашнего дня, политика — это ещё текущая история завтрашнего дня.

Является ли политика в нормальном случае разумной? Являются ли политика и здравый смысл определениями, которые составляют одно целое? Я не хочу умалчивать о том, что придерживаюсь того мнения, что так и есть. Но это не является бесспорным мнением. Существует также точно обратная точка зрения: что политика — это та область, в которой как раз иррациональное собственно является определяющим и решающим, то есть воля, в особенности стремление к власти и демонизм власти, личное или коллективное честолюбие, помыслы о престиже, массовый самообман и табу, однако также и такие вещи, как душа народа и дух народа, мифы, органически выросшее, традиции: всё, что угодно — только не трезвое, холодное, плоское, мелкое, скучное благоразумие.

Как раз в Германии это второе мнение, давайте назовём его иррационалистическим взглядом на политику, преобладает долгое время. И именно не только в нацистское время, в котором оно достигло наивысшей точки. Карл Шмитт, единственный значительный политический мыслитель, который способствовал национал–социализму, объявил основополагающим принципом всех политических идей и поступков схему друг–враг, то есть пожалуй самое иррациональное, самое эмоциональное, что есть в человеческой жизни. Я боюсь, что он перепутал политику и войну — хотя война ведь в определённом смысле как раз является крушением политики.

Однако Карл Шмитт смог тем самым продолжить долгую и почтенную традицию. Политические мыслители романтизма и историзма, Ницше, Якоб Буркхардт, Макс Вебер, Шпенглер — все были едины в том, что политические стремления и поступки неминуемо произрастают из глубоких иррациональных корней — и должны произрастать, если хотят достичь настоящей силы — силы осуществления и пробивной силы, способности к достижению победы, непобедимости народа. Всё немецкое политико–историческое мышление 19‑го и тем более 20‑го века до 1945 года с определённым пренебрежением свысока смотрело на здравый смысл в политике — на трезвый расчет интересов, на осторожную оценку сил, на компромисс, на приспосабливание, на согласования, на весь тот политический рационализм, который выражается в словах: «Политика есть искусство возможного». Для немецких политических мыслителей последних ста пятидесяти лет политика была гораздо более чем–то вроде коллективной самореализации и самораскрытия — без оглядки на потери, как можно было бы добавить. Естественно не случайно, что в конце этих ста пятидесяти лет немецкого политического иррационализма был 1945 год. В этом виде политического мышления катастрофа была заранее предрешена так же, как смертельное дорожно–транспортное происшествие в жизни водителя, который использует вождение автомобиля не как искусство адаптации и упорядочения, а скорее как самореализацию и самораскрытие: который хочет не доехать до места целым и невредимым, а желает ощущать себя королем дороги и повелителем пространства и времени.