Винтер исполнится семнадцать лет следующей весной, писал граф дрожащей старческой рукой, и хотя он не имел в виду, что ей следует выйти замуж в ближайшие годы, он чувствовал, что сам он быстро слабеет. У докторов есть только слабая надежда, что он проживет еще один год, и он хотел, чтобы Конвей вернулся как можно быстрее с тем, чтобы он мог иметь счастье видеть свою дорогую девочку благополучно вышедшей замуж до того, как он умрет.

Итак, этот день настал! Удача была от мистера Бартона на расстоянии вытянутой руки и все, что от него требовалось, это подать прошение об отставке или, для ускорения дела, запросить отпуск по болезни из-за расстройства здоровья (и в самом деле, он неважно себя чувствовал в последние дни), и как только это будет улажено (а упрашивать его остаться явно не будут), возможно, не ранее начала холодного сезона, он смог бы сесть на корабль, отплывающий в Англию.

Комиссар с трудом выбрался из кресла и покачиваясь направился через апартаменты в свой офис. И лишь приблизившись к двери, он увидел лицо…

Это было толстая физиономия, болезненная и одутловатая со свисающими щеками и большими темными мешками под белесыми, опухшими глазами, волосы на голове были редкими и торчали в разные стороны, такими же были длинные, неопрятные усы, сильно окрашенные никотином. Его собственное лицо, смотрящее на него из остекленной двери кабинета!

Мистер Бартон намертво прирос к полу, уставившись на отражение в каком-то ужасе. Он редко видел себя в зеркале — пустая, роскошная восточная жизнь сделала это ненужным, так как его брили, мыли и одевали, его волосы расчесывали, подстригали ногти ловкие, искусные слуги, одетые в мягкие бесшумные тапочки. В те редкие случаи, когда он смотрелся в зеркало, он видел только отражение того, что он и ожидал там увидеть. Конвей Бартон двенадцать или даже четыре года назад: возможно, немного постаревший — это не удивительно — но все же не слишком дурной. Но сейчас он был захвачен врасплох, и оттого, что он не ожидал увидеть своего отражения, он в какой-то момент подумал, что увидел в доме какого-то незнакомца и не сразу сообразил, что смотрит на собственное лицо.

Он стоял, слегка покачиваясь и тяжело дыша, пристально глядя на остекленную дверь кабинета. Спустя пять минут он нетвердым шагом пересек комнату, направился в свою спальню и, сняв с крючка зеркало, которое висело на стене над туалетным столиком, поднес к окну и уставился в него.

Мысли вихрем проносились у него в голове. Некоторые из них были ему знакомы. «Если я брошу пить и есть эту дорогую жирную пищу, начну принимать холодные ванны, ходить пешком и ездить на лошади каждый день, то опять смогу войти в норму к началу холодного сезона», — сказал он себе. Однако он прекрасно отдавал себе отчет, что не смог бы сделать этого никогда. Он знал, что, у него больше не осталось силы воли. Он понял также, пока смотрел на свое отражение в зеркале, что предстань он сейчас в таком виде перед своей суженой и ее опекуном, они почти наверняка указали бы ему на дверь. Он впервые смотрел на себя так, как смотрели на него другие, как будет смотреть на него семнадцатилетняя Винтер, и даже дряхлый, полуслепой граф из Уэйра.

Каким же он был дураком! Каким невыразимым глупцом надо было быть, чтобы испытывать судьбу, когда такое блестящее будущее было поставлено на карту. Если бы ему пришлось сейчас вернуться в Англию, он мог бы потерять все. И в то же время, если он не поедет… Конвей Бартон отшвырнул зеркало в порыве бесполезной ярости, и оно вдребезги разбилось о стену и усыпало ковер множеством мерцающих осколков, которые подмигивали ему, отражая множество толстых, среднего возраста мужчин с жирными, белыми лицами и выпуклыми глазами, окруженными красными мешками.

Он не мог ехать в Англию! Поехать, это значит потерять состояние, на которое он уже смотрел, как на собственное.