Винтер не могла не испытывать чувство благодарности от такого обмена, хотя она очень привязалась к Лу, да и к ребенку тоже. Вместе с тем это замечательно, что она в комнате одна: у нее есть своя комната… комната Сабрины. Теперь можно было сидеть в тиши и покое. Разговаривать с Амирой, с другими женщинами и детьми, которые приходили к ней, не имея под боком Лу, беспокойную и ничего не понимающую, молча сидящую во время этих разговоров. Ночи стали намного спокойнее, так как не было ребенка, требовавшего есть, из-за чего Лу приходилось часто вставать.

— И Лу тоже! Кто бы мог подумать! — сердито воскликнул однажды Алекс. — Мне всегда казалось, что у нее материнских инстинктов не больше, чем у золотой рыбки, и вот, на тебе, не прошло и нескольких недель, а она того и гляди сойдет с ума от своего воркования. Я начинаю думать, что совершил большую ошибку, способствуя появлению на свет этого чада. На будущее мне будет хорошим уроком — не занимайся не своим делом.

Он приподнялся на локте и, глядя на Винтер, недовольно проговорил. — Я что-то не замечаю, чтобы ты особенно суетилась над этой негодницей. Вы что, совсем лишены материнских инстинктов, миссис Бартон?

— Нет, — ответила Винтер, немного подумав. — Понимаете ли, это не мой ребенок.

— Он и не Лу, — заметил Алекс.

— Правильно. Ей дала его Лотти.

— Вот что интересно, — задумчиво протянул с неприятной усмешкой Алекс, — а что по этому поводу скажут родители Эдварда Инглиша?

Эта же мысль часто беспокоила Лу. Предположим, что родители Эдварда потребуют ребенка.

— Они не получат ее! — размышляла Лу. — Она моя. Они не посмеют отнять ее…

Она просыпалась ночами, с тревогой думая, как же ей быть. Здоровье Аманды не доставляло ей много беспокойства. Крохотное существо быстро развивалось, набирая в весе и все меньше капризничая. Ребенок на удивление оказался спокойным и, как и все малютки, очень хорошеньким. Лу просто обожала его.

— Его крестили? — однажды спросила миссис Хоссак.

— Крестили? — переспросила Лу, отрываясь от небольшого металлического таза, в котором она купала Аманду. — Нет, конечно, нет. А каким образом?

— Есть мистер Добби, — сказала миссис Хоссак. — Он священник и, стало быть, может сделать это. Так безопаснее.

— Безопаснее? Что значит «безопаснее»? — нетерпеливо спросила Лу.

— Допустим, она заболеет и умрет… ты же хочешь, чтобы ее душа была спасена, — рассудила миссис Хоссак.

— Она не умрет! — с ненавистью глядя на пожилую женщину и прижимая к груди ребенка, бросила Лу. — Что за чушь вы несете, Айда!

Как бы там ни было, но мысль о крещении ребенка глубоко засела ей в голову. Дело было, конечно, не в мрачных словах, оброненных миссис Хоссак — она на них не обратила внимания — а в том, что она якобы верила в то, что искрещенному ребенку будет заказан путь в рай. Лу тяготили мысли о родителях Эдварда Инглиша. У них могли бы появиться собственные желания относительно имени. Ребенка могли бы назвать и Амандой и Коттар. Фамилия Инглиш будет принадлежать ей по закону.

Захваченная этой идеей, Лу приблизилась к мистеру Добби, который тут же согласился провести обряд. Лу давно изрезала нижнюю юбку и другую одежду на салфетки и всякие необходимые вещи для малютки, и вот теперь на рубашечку для крещения пришлось пустить панталоны.

Аманда Коттар Инглиш была крещена поздно вечером на крыше Алекса «…в присутствии следующих прихожан»: Алекса, Винтер и миссис Хоссак, выступавших в роли крестников. После проведенной церемонии Лу почувствовала огромное облегчение.