— Зачем же, я сам приеду! Спасибо, Нур-Махамад. — Председатель райисполкома поднялся. — Если будешь в райцентре и не зайдешь ко мне домой — очень обижусь. Да, я скоро еду в город. Тебе ничего не нужно?

— В город? Это хорошо, сынок, есть у меня одна просьба. Пожалуйста, привези мне очки. — Нур-Махамад вытащил из бумажника желтый, продолговатый листочек. — По этому рецепту, плюс два семьдесят пять… Вот и деньги — семь рублей, чтоб оправа была хорошая.

— Ладно, уважаемый Нур-Махамад. Ну, спасибо за хлеб-соль…

— Да что там! Подождали бы, вот-вот жена должна вернуться.

— Мы еще попробуем ее угощение. До свиданья, Нур-Махамад!

— Доброго вам пути. Тысяча чертей! А все-таки мне приятно, что ты приехал, сынок, хотя я и не знаю зачем.

Из аула они сразу поехали в город, чему немало удивился Курбан. Сурхай сказал, что ему надо быть в Совете Министров, посоветоваться по очень важному для него лично вопросу…

4

Один за другим входили в кабинет председателя райисполкома депутаты райсовета. Возбужденно переговаривались между собой, делились новостями.

Самой радостной вестью было присвоение передовому чабану их района звания Героя Социалистического Труда. У всех в руках была свежая газета с портретом улыбающегося горца в папахе и в галстуке. Галстук, видно, ему одолжил фоторепортер.

Депутаты и работники райисполкома поздравляли друг друга с таким успехом. Но герой отсутствовал — значит, не по этому поводу их собрали?..

В десять часов пробили стенные часы. Сурхай, поднявшись с места, достал из внутреннего кармана пиджака письмо-треугольник, солдатское пожелтевшее письмо.

— Товарищи, прошу простить меня, — сказал он. — Я позвал вас, чтобы посоветоваться с вами, как с друзьями… Дело в том, уважаемые, что я на днях получил письмо от своего отца…

Он оглядел присутствующих долгим взглядом. Все были удивлены — все знали, что отец Сурхая, Али-Булат, геройски погиб на фронте тридцать с лишним лет назад. Какое может быть письмо?!

Председатель райисполкома поспешил рассеять их недоумение:

— Вы только не подумайте, что мой отец объявился, воскрес из мертвых — нет, он погиб. Письмо написано раньше и пролежало в земле Буртау-Шурми все эти годы. Я должен был его получить, когда мне было четырнадцать лет, а получил сейчас, когда мне сорок четыре. Чтобы понять, почему я собрал вас, надо прочитать это письмо. Пожалуйста, Марьям…

Сурхай протянул солдатский треугольник женщине средних лет, секретарю райисполкома. Марьям взяла его, развернула две тетрадные страницы. В напряженной тишине будто из далекой дали зазвучали слова:

— «Здравствуйте, мои дорогие! Прими от меня самые добрые пожелания, мать моих детей, милая Шуайнат. Не доставляют ли тебе печали и тревоги дети, не беспокоит ли тебя твоя болезнь? Я знаю, трудно тебе, родная. Сейчас всем трудно. Но ты береги себя, обо мне не тревожьтесь. Я жив и здоров.

Привет тебе, мой старший сын Сурхай, надежда моя и гордость. Тебе вчера исполнилось четырнадцать лет, ты у меня уже мужчина. Столько лет было и мне, когда умер мой отец, твой дедушка, от пули англичан в Темиргое, и у меня было две сестры и младший брат, а у тебя сейчас два младших брата и сестра. Ты, сын мой, за старшего сейчас дома в семье, будь достойным этого, помоги матери в ее тяжелой и трудной жизни. В день твоего рождения я дарю тебе свою папаху, сын мой, носи ее с честью, совесть твоя да будет чистая, как роса.

Сын мой, нет ничего тяжелее для человека, чем испытывать угрызения совести, как это происходит сейчас со мной здесь, в этом сыром окопе.

Мне стыдно перед тобой, стыдно признаться, и вряд ли бы я признался, не будь этой бумаги.