— Мы у себя в деревне обычно перекладываем лавандой одежду — чтобы моль не завелась, — спокойно объяснила она.

— Точно! — Теперь Ричард прижался к ней всем телом. — Недаром от твоей рубашки исходит более сильный аромат.

Она отстранилась от него, чтобы всмотреться в его лицо — насколько это было возможно в темноте.

— Что ты делаешь?

— Как что? Сочиняю пролог.

Ричард провел пальцами вдоль ворота ее ночной рубашки, легонько прикасаясь к коже. Там, где он до нее дотрагивался, ее тело начинало жечь как огнем.

— Удивительное дело, — прошептал он с таким видом, будто это его и впрямь интересовало. — Рубашка-то льняная. И кружев на ней нет — даже у ворота или вот внизу, на подоле…

Ричард положил руку ей на колено, повел ладонью вверх по ноге к бедру, и у нее перехватило дыхание.

— У меня нет тяги ко всякой мишуре и украшательству, — едва слышно пролепетала Элисса.

— Утилитарная какая-то философия, — заметил Ричард, но руку с ноги убрал, и она с облегчением вздохнула.

Потом его губы оказались в каком-нибудь дюйме от ее лица. Она почувствовала его горячее дыхание у себя на щеке и вздрогнула.

— Должен сказать, что твоя рубашка мне мешает. С другой стороны, вполне может статься, что заниматься этим делом в рубашке тебе нравится больше — в таком случае, конечно, ее лучше оставить.

Прежде чем до нее дошло, что Ричард хочет увидеть ее нагой, он заключил ее в объятия, с силой прижал к себе и поцеловал — то есть сделал то, чего Уильям Лонгберн никогда в постели не делал.

Он целовал ее крепко и нежно — точно так, как, по ее мнению, мужчина должен целовать женщину, которую страстно любит. В его поцелуе не ощущалось желания утвердить свое главенство — скорее, в нем заключалась покорная просьба попытаться разделить с ним радость от взаимного прикосновения губ.

«Что же, интересно знать, он от меня хочет? — Задалась вопросом Элисса. — Равенства в постели? Свободы и раскованности в любви? Неизвестно еще, какой эта свобода окажется на поверку и во что все это выльется».

Элиссе необходимо было основательно это обдумать, а потому она прервала поцелуй и отвернулась. Если бы она этого не сделала, то сил, чтобы противостоять его ласкам, у нее бы не хватило и ей пришлось бы сдаться на милость этого человека и похоронить мечты о будущей не замутненной никакими страстями жизни в Лестере.

— В чем дело? — спросил Ричард.

Она решила, что объясниться хоть как-то необходимо, и прошептала:

— Когда мой муж любил меня, то никогда не целовал.

— Значит, он тебя любил, а ты его — нет?

Элисса беспомощно пожала плечами.

— Я хотела сказать, когда он занимался со мной любовью…

— А ты-то с ним любовью занималась?

— Как же иначе — ведь у меня от него ребенок — Вы, мадам, опять не правильно меня поняли, — негромко и нежно произнес Ричард. В его голосе проступило сочувствие и понимание. — Я хотел узнать, нравилось ли тебе заниматься с ним любовью?

— Жена должна подчиняться мужу и исполнять его желания.

— Ага! Стало быть, поскольку теперь я твой муж, то имею полное право наброситься на тебя и в самой грубой форме тобой овладеть — как примерно овладевают дешевой шлюхой в борделе — и не услышу при этом от тебя ни единого словечка жалобы?

Он сравнил ее с дешевой шлюхой!

Хотя Элисса не пыталась прежде выразить словами то, что она испытывала, когда Уильям Лонгберн овладевал ею, сравнение Ричарда, как ни странно, лучше всего определяло ее тогдашние ощущения.