Федор встал, прошел к своей тумбочке, нащупал в ней пачку с чаем № 36 и вернулся с ней к столу. Кипятильник быстро нагрел в железной кружке воду, черные листики чая, брошенные в нее, начали оседать, оставляя за собой в воде темно-коричневые полосы.

…А на эту фотографию, где он на одной из операций на память снимался с двумя сержантами, сил не хватило смотреть – положил ее в стопку слева. Обжигаясь, отпил чаю и невольно начал читать запись на ее оборотной стороне: «Гв. сержант Коновалов, гв. мл. с-т Ивантов, гв. ст. л-т Кулибин». И все, рука затряслась, подбородок задергался, нос зашмыгал, и по лицу вдруг потекли слезы.

Да, нет уже больше его земляков – ни гвардии сержанта Сережки Коновалова, ни гвардии младшего сержанта Мишки Ивантова. И как ему тогда удалось уговорить начальника штаба батальона не отправлять его, едущего в отпуск, с их гробами в Союз, к их родителям. Он бы не выдержал… Была бы хоть малейшая его вина в их смерти… Шли в середине колонны батальона, последнее левое колесо идущего впереди них бронетранспортера подорвалось на мине, и ее осколки «срезали» их жизни.

«Обязательно, когда приеду в Союз, съезжу к вашим родителям, ребята, и зайду к вам на кладбище, будет что рассказать о нас», – и, глубоко вздохнув, Федор в течение нескольких минут безотрывно смотрел на улыбающиеся лица земляков.

«Сережка, как раз перед выездом на боевые действия, был награжден медалью «За боевые заслуги». За что? – Федор положил ладонь на лоб, пытаясь вспомнить. – А, накопилось к тому времени немало твоих подвигов. Последний: ты спас афганскую семью в горящем дукане, взломав дверь. Я помню глаза одного из спасенных мальчишек, он бегал за тобой, сержант, и что-то говорил. Наверное, благодарил шурави за свое спасение. А ты, Миша, как раз к тому времени был назначен мною командиром отделения. Заменил Ф-Ф-Фетисова. Нет, нет, Феоктистова. Он демобилизовался, да, да, с двумя контузиями, но остался жив…»

Большой глоток горячего чаю обжег язык и небо. Федор еле отдышался. Полез за новой сигаретой и прикурил ее…

«Вот и кончилась твоя война, Федор Кулибин, – нащупал в кармане свою записную книжку, открыл ее посередине и посмотрел на записи. Сколько раз он открывал это место и сколько раз вписывал сюда имена погибших солдат и знакомых офицеров. Шестнадцать человек. А позавчера добавил еще одного, Якова Шурынина, он умер в госпитале. И как ему еще удалось прожить несколько недель после полученных тяжелейших ран, при которых человек просто не должен жить? Левое плечо осколком срезало начисто. – Буду вас, ребята, всегда помнить», – и глубоко вздохнув, спрятал блокнотик назад, в боковой карман гимнастерки.

В дверь кто-то тихо постучал. Она приоткрылась, и в комнату заглянул дневальный по роте:

– Товарищ гвардии старший лейтенант, вас вызывает начальник штаба батальона.

– А где он?

– По телефону звонил. Говорит, чтобы вы срочно зашли к нему в штаб, – шептал солдат.

– Ну, дает Потапыч, – удивился офицер и, отпустив дневального, стал одеваться.

Начальник штаба был у себя в кабинете, сидел за столом у раскрытой карты.

Глянув на Кулибина исподлобья, по привычке сплюнув на ладонь, расправил свои рыжие усики и махнул ему рукой:

– Садись, старлей, – указал он на стул возле себя. – Чай будешь?

Налив из электрического чайника кипятка в граненый стакан, пододвинул его к Федору, а за ним и блюдце с сахаром-рафинадом.

– Ну что, сменщика встретил? – майор посмотрел в глаза старшего лейтенанта.