Прежде чем я ответил, мы подошли к бару. Одновременно это была и бакалейная лавка. С десяток выпивох сидело поодаль. Мы взяли немного коктейля «Куба либре» — ром с кока-колой. Несколько человек подошли пожать мне руку и пригласить выпить — и каждый раз Хосе представлял меня как своего друга, приехавшего к нему в дом погостить. Мы прилично поддали с его приятелями, Хосе хотел заплатить за всех, и мне стоило большого труда уговорить бармена не брать его деньги, а принять мои.

Вдруг кто-то дотронулся до моего плеча. Это была Мария. «Пошли, пора есть. И хватит пить, вы же обещали». Теперь она говорила мне «вы».

Хосе отвлек какой-то мужчина, она ничего ему не сказала, взяла меня за руку и вывела на улицу.

— А отец?

— Оставь его. Ему нельзя ничего говорить, когда он пьян, я никогда не забираю его из бара. Сам как-нибудь доберется.

— А меня ты почему забрала?

— Ты другое дело. Будь умницей, пошли, Энрике.

Ее глаза так блестели, и она сказала это так просто, что я покорно поплелся за ней домой.

— Ты заслужил поцелуй, — сказала она у порога и коснулась губами моей щеки, совсем близко от губ.

Хосе вернулся уже после того, как мы поели за круглым столом. Младшая сестра пошла кормить Пиколино, давая ему понемножку. Хосе сел. Он прилично набрался и говорил без обиняков.

— Энрике боится вас, девочки. Так боится, что хочет уйти. Я сказал ему, чтобы он оставался и что мои девочки достаточно взрослые, чтобы решать за себя.

Мария уставилась на меня в изумлении.

— Если он хочет идти, папа, пусть идет. Но не думаю, что там ему будет лучше, чем здесь. — И, повернувшись ко мне, заявила: — Энрике, не трусь. Если тебе нравится кто-то из нас, а кому-то из нас — ты, то почему надо убегать?

— Потому что он женат во Франции, — ответил за меня ее отец.

— Как давно вы видели в последний раз свою жену?

— Тринадцать лет назад.

— По нашим понятиям, если ты любишь мужчину, не обязательно выходить за него замуж. Если ты отдаешь себя мужчине, значит, ты любишь его. И ничего больше. Но вы правильно поступили, что рассказали отцу о браке, поскольку вы ничего не можете обещать нам, кроме любви.

И она попросила меня остаться с ними, не связываясь родственными узами. Они станут ухаживать за Пиколино, а я буду работать. Она также добавила, что я смогу что-то вносить в их семью, и это облегчит мою совесть. Согласен ли я?

У меня не было возможности как следует все обдумать. Все происходило так быстро и было так ново для меня после тринадцатилетнего заточения… И я сказал: «О'кей, Мария, отлично».

— Не сходить ли нам на золотую шахту после обеда — на предмет работы? Можно выйти в пять часов, когда солнце поменьше жарит. Она в полутора километрах от поселка.

— Конечно.

По движениям Пиколино и его мимике я понял, что он несказанно рад тому, что мы остаемся. Нежность и доброта девушек затопили его сердце теплом и радостью. И то, что я остаюсь, было для него очень важно.

Передо мной была длинная дорога, и остановки на ней должны быть как можно менее продолжительными — только чтобы поймать попутный ветер, и снова вперед, потому что имелась причина, из-за которой я боролся все эти тринадцать лет за свободу и должен был победить. Этой причиной была месть. Судебное разбирательство, лжесвидетели, полиция. У меня была зарубка в памяти.