Я вспомнил, как они поймали его: парень по имени Маленький Луи попался полиции и нашептал его имя. Я же — Боже, как это странно! — ни словом не обмолвился о своих друзьях ни в полиции, ни на следствии.

Его черная девочка действительно хороша — ничего не скажешь! Но я не понимал, почему Шарло остался в этой дыре и не подался в город. Наверное, мне просто не дано понять всего шарма этой жизни. А может, он просто боится ответственности и соблазнов, которые налагает на человека жизнь в большом городе? Было над чем подумать.

Шарло было сорок пять, совсем еще не старый человек. Красивый, стройный корсиканский крестьянин, вскормленный на здоровой пище с младых ногтей. Загорелый, в своей немыслимой шляпе, он выглядел весьма колоритно и являл собой отличный типаж пионера девственных земель, И он действительно принадлежал этой земле.

Семь лет он здесь, этот сокрушитель сейфов Монмартра. Два года понадобилось ему, чтобы создать свой мирок в Венесуэле.

Нет, эти венесуэльцы с их гостеприимством — опасные люди! Согретый человеческим вниманием, ты оказываешься пленником, попадаешь под его гипноз, если даешь себя поймать. Но я свободен! Свободен! И буду свободным всегда. Следи за этим, Папи, не забывайся! Не оседай с девочками. Да, тебе нужна любовь, тем более что ты был лишен ее так долго. Но, к счастью, подобный опыт я уже имел, и он меня кое-чему научил: у меня была девушка в Джорджтауне два года назад, моя индуска Индара. Она была влюблена, и я был счастлив, но не осел там, хотя катался как сыр в масле. Спокойная жизнь, даже если ее украшает настоящее счастье, не по мне — это я усвоил четко.

Приключение! Только в нем чувствуешь себя человеком. Вот почему я покинул Джорджтаун и «присел» в Эль-Дорадо. О'кей, девушки здесь хорошенькие, и без любви мне не прожить. Но мой девиз — поменьше сложностей. Могу сам себе дать обещание — останусь тут на год, раз уж так получилось. Потом покину эту страну. Я авантюрист, но авантюрист со странностями — должен зарабатывать деньги честно, без того, чтобы кого-то задевать. Париж — моя цель, и он еще примет Папийона, и тогда я смогу предъявить счет людям, заставившим меня так долго страдать. Меня словно било током, но мне помогли мои глаза, они остановились на луне, утопающей в девственном лесу, океане застывших зеленых волн, которые никого никогда не перевернут и не ввергнут в бездну. Я вернулся в комнату и растянулся на своем ложе. Париж! Париж! Ты далековато, но не настолько, чтобы до тебя не добраться и не ступить на асфальт твоих мостовых…

После работы я отправился поглазеть в хранилище и там уставился на огромный ряд золотых брусков, выкладываемых Симоном, бывшим заключенным. Боже, здесь даже не было сейфа, просто комната со стенами не толще обычных и деревянная дверь!

— О'кей, Симон?

— О'кей. А ты, Папи? Хорошо у Шарло?

— Да, отлично.

— Не знал, что ты в Эль-Дорадо. А то бы тебя оттуда вытянул.

— А тебе здесь как?

— У меня дом, конечно, не такой, как у Шарло, но добротный, сам строил. И женщину я отхватил — конфетку. Две маленькие девчонки. Приходи, мой дом — твой дом. Шарло мне рассказал, что твой друг болен, а у меня жена — мастерица ставить уколы.

Мы поговорили. Он тоже был всем доволен. Тоже ничего не говорил о Франции, Монмартре, хотя жил там, как и Шарло. Прошлое для него не существовало, только настоящее — жена, дети, дом. Он доверительно сообщил мне, что получает 20 боливаров в день. Куры обеспечивали их яйцами для омлетов, иначе надолго не хватило бы им их денег! С таким-то выводком!

Я задумчиво смотрел на эту массу золота, так заботливо собранную за деревянной дверью под хилой крышей. За дверью, которую такой умелец, как я, откроет одним пальцем.