— Тебе не хватает бриллиантов. Вот надень, на… — говорит быстро Фани, отколов от своего пояса сверкающую драгоценными камнями пряжку, искусно прилаживая ее к рыжим кудрям подруги.

— Смотри, не потеряй только. Восемь тысяч заплачено, — прибавляет она с алчным блеском в глазах.

Фани скупа, как девяностолетняя ростовщица, и Клео знает это, чуть-чуть презирая молодую миллионершу. Но сейчас она пропускает ее замечание мимо ушей. Рыжая девственница нынче вся в каком-то напряженно-приподнятом состоянии. И та программа, которую для нее начертала ее старшая подруга, волнует, пугает и радует одновременно Клео. Она знает уже, что ждет ее нынче. Это не ново для нее… Уже не раз в розовом особняке на Каменноостровском у Фани устраивались такие вечера — с экзотическими живыми картинами, с экстравагантными плясками и целыми небольшими пьесками весьма недвусмысленного содержания, предназначенными для того, чтобы бить исключительно на чувственность мужчин.

Ведь в качестве исполнительниц этого рискованного жанра выступали не патентованные кокотки, не артистки, а молодые девушки, веселые прожигательницы жизни, поставившие себе девизом познать до замужества все яркие наслаждения культа запрещенной любви.

Но тогда Клео участвовала в этих экзотических вечеринках Фани ради развлечения. Теперь же это был своего рода поединок. Это была игра в «быть или не быть». Человек, в которого она была страстно влюблена с одиннадцатилетнего возраста, должен был увидеть ее нынче совсем в ином свете, обольстительно прекрасной самкой, искусно бьющей своей юной красотою по нервам домогавшихся ее самцов.

Фани слишком хорошо успела изучить мужчин, несмотря на всю свою молодость, и знала, что требовалось для полной победы над непонятным упрямством Арнольда.

В экзотической гостиной, насквозь пропитанной каким-то крепким одуряющим куреньем, царит приятный розовый полумрак. Широкие низкие диваны, с набросанными на них мехами, тонут в розоватой полумгле от затянутых красными тафтяными абажурами электрических ламп. С конфорок, прилаженных на высоких треножниках, вьется голубоватый дымок ароматического куренья. В пушистых коврах тонут ноги. Кое-кто из приглашенных друзей Клео развалился на диванах, кто-то просто устроился на полу, среди мягких валиков и подушек, на коврах и звериных шкурах. Здесь были представители золотой столичной молодежи, лицеисты, правоведы, студенты и статские. По большей части это молодые люди, поклонники Фани и ее подруг. Все эти горящие нетерпением глаза устремлены в угол восточного зальца, где колышется легкая, расписанная лотосами, чудовищными орхидеями и какими-то мистическими птицами занавеска. Сейчас из-за нее доносятся рыдающие аккорды невидимой арфы. Тихо вторят ей певучие струны скрипки, и словно пламенный ночной любовник — певец соловей — томится корнет-а-пистон в чарующих трелях.

Арнольд занял ближайшее место к сцене, если можно было так назвать место, скрытое за колеблющейся занавеской.

Он не долго раздумывал, получив записку Клео. Конечно, соблазн был слишком велик для того, чтобы игнорировать приглашение девушки. Он достаточно знал экстравагантность Фани и смелую решительность Клео, чтобы не догадаться отчасти о том приятном сюрпризе, который мог его ожидать здесь. Его притупившаяся чувственность жаждала новых впечатлений. И вот он здесь. Пожав руки трем-четырем приятелям, лица которых он с трудом различал в розовом полумраке, Арнольд пробрался к облюбованному им месту, опустился на тахту среди пестрых мягких подушек и стал ждать.

Ждать пришлось недолго. Аккорды арфы зазвучали тише, словно замирая вдали. Теперь на смену им понеслись веселые звуки танго, выбрасываемые клавишами рояля.

Тафтяная занавес раздвинулся, словно разорвалась надвое. И среди рододендронов и латаний на сцене заметалась огненно-пестрая полуобнаженная фигура Фани в объятиях высокого господина во фраке, присяжного тангиста, приглашенного на этот вечер за крупную сумму из петроградского кабачка-виллы.