Стены дворца в утренних лучах солнца нежно переливались кровавым блеском, на улице было тихо и пустынно. Вильям непонимающе переводил взгляд с девушки на Создателя и, не дождавшись комментариев, спросил:

— Зачем?

Катя со вздохом подтянула джинсы, хотела объяснить, а потом передумала и, отмахнувшись от него, пошла прочь.

Какое-то время он двигался следом, но вскоре отстал.

Она задавалась вопросом, задето ли ее самолюбие его вчерашним: «Ничего не чувствую к тебе», однако ответа у себя не находила. В той гнетущей тишине, которая наступила для нее с тех пор, как она попала в город старейших вампиров, казалось, в голове не осталось совсем никаких мыслей. С исчезновением музыки девушка слово потеряла способность думать. Мысленные потоки были то слишком быстрыми, то невообразимо медленными и как будто останавливались. Тишина мешала ей, давила и раздражала.

Катя тихонько замычала, пытаясь напеть хоть кого-нибудь: Моцарта, Баха…

По узкой каменной дорожке она добралась до небольшого скверика, огороженного золотой оградой. Серебряные скульптуры зверей тут утопали в зелени, бил фонтан, а в центре его серебряные Адам и Ева стояли под деревом, с которого к ним спускался змей, держа в пасти рубиновое яблоко.

На одной из скамеек Катя заметила старейшину в черном одеянии, чье лицо скрывал капюшон.

Недолго думая, девушка села рядом, обронив:

— Вы никогда не снимаете капюшона?

Голова старейшины чуть повернулась к ней.

— А ты никогда не интересуешься, прежде чем нарушить чье-то уединение, желанна ли твоя компания?

Катя хмыкнула и, закинув голову назад, прикрыла глаза.

— Да я самая желанная персона в этом городе, если вы не в курсе!

Наркисс коротко и сипло рассмеялся.

— Ошибаешься.

Девушка ощутила на себе пристальный взгляд и приподняла ресницы. Старейшина разглядывал ее, от чего сделалось неуютно, но она не двинулась с места. Продолжала сидеть, глядя из-под ресниц в темноту капюшона, гадая, насколько ужасен сидящей рядом с ней старик.

— Хочется вскочить и убежать, не так ли? — Он точно прочитал ее мысли.

— Хочется посмотреть, — смело заявила она, в ужасе ожидая, что он сейчас сдерет с головы капюшон и дальше все пойдет как в фильмах ужасов: раздирающий вопль и мелькание пяток.

Наркисс лишь ниже наклонил голову, прохрипев:

— А сердечко не разорвется, детка?

Катя решила больше не настаивать и перевела тему немного в другое русло:

— Вы родились таким?

Подумав, он ответил:

— Нет.

— Вас заколдовала злая колдунья? — прыснула в кулачок девушка.

Капюшон уставился на нее и она, посерьезнев, добавила:

— Просто, интересно.

Он долго молчал, Катя решила, тот больше не станет с ней разговаривать и лучше всего оставить его в одиночестве. Она уже готовилась так и поступить, но Наркисс неожиданно сказал:

— Когда-то я был очень красив. — Капюшон обратился к ней. — Краше Лайонела, настолько хорош собой, что те, кто видели меня, забывали дышать от восторга. Гордыня, точно червь, по кусочкам съела мое сердце, ожесточила душу, превратив ее в камень. Семья отказалась от меня, я менял женщин, друзей, а однажды посмеялся над уродиной. Ее так и звали «Уродина», кажется, никто ее имени даже в Линдосе не знал. Она посмотрела на меня дольше обычного, проходя мимо. А я поднял с земли камень и швырнул ей в голову, разбив затылок в кровь. Я крикнул, чтобы она никогда не смела смотреть на меня. Уродина обернулась и, глядя мне прямо в глаза, сказала: «Смотреть не на что». Мои друзья тоже похватали камни, мы закидывали ее до тех пор, пока она не затихла, уткнувшись лицом в дорожную пыль.