— Здесь есть несколько моих старых приятелей, и я надеюсь оказать им услугу, сообщив о твоём предупреждении. Ты позволишь мне сделать это?

— Я не могу запретить тебе помогать друзьям, но прошу, будь осторожен. Вся беда в том, что это всего лишь домыслы.

— В нашем деле часто домыслы бывают самым точным, что можно узнать, — улыбнулся меняла. — Так ты не против, если я сообщу своим друзьям о нашем разговоре?

— Только если вы скажете, что эту весть вы узнали от северных варваров. Поймите, почтеннейший, своим нападением эти отбросы всех поставят в трудное положение. Мы просто не сможем торговать.

— Понимаю. Как говорится, в каждом стаде найдётся паршивая овца, — кивнул меняла.

— Вот именно, — улыбнулся Вадим, поднимая бокал.

Его план начинал претворяться в жизнь. У менялы найдётся не меньше дюжины друзей, которых он захочет предупредить, а у тех, соответственно, найдётся друзей не меньше. Если вспомнить правило геометрической прогрессии, то весть облетит ярмарку дня за три. В общем, всё должно получиться. Неважно, как решат поступить купцы. Оставят торговлю и бросятся наутёк или дружно направятся к герцогу и потребуют защиты. Главное, что планы Рыжего снова сорвутся.

Поговорив с менялой ещё немного, Вадим попрощался и покинул фургон. Вернувшись на постоялый двор, где северяне остановились на ночь, Вадим нашёл Свейна и, сев рядом с ним за стол, тихо сказал:

— Я запустил слух. Теперь нам пора уходить отсюда.

— Завтра и уйдём, — пожал плечами ярл. — А как ты умудрился слух-то запустить?

— Случайно наткнулся на одного нашего знакомого. Менялу, у которого мы сменили серебро на золото. Так что, можно сказать, нам очень повезло, он сразу поверил мне и готов рассказать об этом своим друзьям.

— Ну, значит, на рассвете в путь, — усмехнулся Свейн, залпом допивая вино.

— Ты чего такой мрачный, капитан? — насторожился Вадим.

— Надоело всё. Другие в моём возрасте уже внуков нянчат и за треллами присматривают, а я всё по морям болтаюсь, словно дерьмо в омуте.

— Не спеши помирать, старина. Придёт время, и ты будешь внуков нянчить. Вот сковырнём Рыжего со стула, который случайно троном называется, и домом займёмся.

— Твои слова, да Тору в уши, — усмехнулся Свейн.

Небрежно швырнув на стол несколько медяков, Свейн поднялся и молча вышел из зала. Проводив его задумчивым взглядом, Вадим жестом подозвал к себе служанку и, приказав ей подать вина, принялся обдумывать услышанное. По всему выходило, что этот отчаянный, сильный, жёсткий порой до жестокости воин страдает, не имея возможности жить в собственном доме, со своей семьёй.

Глотнув местной кислятины, Вадим скривился и, покосившись на кожаную кружку, с усмешкой подумал: «Сейчас бы водочки холодной, да под селёдочку с чёрным хлебушком. Вот уж точно говорят: „сермяжность, её и колом не вышибешь. Кому-то фуагра, а кому-то черняги кусок подавай“».

Занятый своими мыслями, Вадим не заметил, как в зал вошли четверо индивидов не самого благонадёжного вида и, присев за соседний стол, начали осторожно присматриваться к посетителям. Секира привычно оттягивала пояс Вадима, но пришедшие, очевидно, понадеялись на количественное превосходство. Осмотревшись, все четверо дружно поднялись и, обступив стол, за которым сидел Вадим, приступили к делу.

— Эй ты, положи кошелёк на стол и проваливай, если жить хочешь, — прошипел один из парней.