Император Никифор Фока, бесспорно, неплохой вояка. В прежние времена Никифор, тогда еще «простой» стратиг-автократор, на пару со своим братом Львом неплохо поратоборствовал в Малой Азии. Настолько неплохо, что, с точки зрения Константинополя, приобрёл слишком большой авторитет. Посему правящий в ту пору кесарь Роман пожелал избавиться от слишком удачливого полководца. Но в замысле своем не преуспел. Малоазийские военачальники Иоанн Цимисхий и Роман Куркуас, которым через евнуха было поручено убрать стратига-автократора Никифора в обмен на посты доместиков Востока и Запада, убивать своего старшего соратника не стали, а напротив, сообщили ему, что он «заказан». И тут (как нельзя кстати) правящий кесарь сам возьми да и помри. Причем весьма подозрительной смертью. А Никифор Фока, воин и герой, объявил себя императором, двинулся на Константинополь и без проблем взошел на трон в Золотой палате. Для соблюдения же династической преемственности взял в жены красавицу Феофано, жену покойного императора. Феофано, женщина потрясающей красоты и изощренного коварства, пробившаяся наверх именно благодаря этим качествам, была примерно таких же царских кровей, как духаревская кобыла. Ходили слухи, что именно она отравила своего предыдущего мужа. Еще говорили, что на этот брак Никифора подвигло не столько «императорское достоинство» Феофано, сколько ее изумительные внешние данные.

Став кесарем, Никифор тут же доказал, что хороший полководец может быть отвратительным правителем. Он повысил жалованье солдатам (не позаботившись об источниках финансирования), а когда закончились деньги, добытые удачными походами, испортил налоговую машину финансовыми экспериментами. Затем, чтобы собрать необходимую сумму, затеял военную кампанию (тут он был специалистом) и успешно повоевал на Крите. Тем не менее, как уже отмечено выше, финансовые дела империи оставляли желать лучшего.

Впрочем, дифирамбы Второму Риму Духарев выслушал молча. Все это были пустые слова. Сергей ждал, что патрикий выскажется по делу: не для того же Калокир притащился давеча в Детинец, чтобы по башке схлопотать.

Но Калокир так ничего конкретного и не сообщил. Разве что попытался выведать у Сергея, зачем тот посещал Булгарию.

Духарев ответил уклончиво. Он не знал, какую информацию слил ромеям Сурсувул. Калокир скрытность воеводы воспринял как должное. Подарил Сладе икону в золотом окладе, а Духарева осчастливил парсуной Никифора в подобающем обрамлении. Судя по этому портрету, кесарю Никифору было лет шестнадцать, а ручонки его были такие, что ими просто поднять боевое копье и то проблематично, не то что панцирь насквозь пробить.

Еще Калокир пригласил воеводу заходить в гости: и здесь, и в Херсоне, и в Константинополе, если славный воевода наведается туда. Намекнул, что у императора Никифора он, Калокир, в большом почете, а дом в столице у него такой, что княжий терем на Горе в сравнении с ним – просто сарай. Унизил русов, собака ромейская, но так ловко унизил, что за язык не притянешь. Политик, блин! Нет, мало ему Духарев врезал!

Вспомнив об этом, Духарев порадовался. Все-таки повезло ему изрядно. Не ожидал ромей, что «воткнувшийся» между ребер «клинок» может так легко соскользнуть. А от удара по затылку у патрикия и вовсе все перемешалось. Пусть гадает теперь, как воевода его «сделал».

Хлоп! Серегина плеть смачно перетянула юмориста по заднице.

Сопляк взвизгнул и выронил тыкву, покатившуюся, расплескивая мед, по булыжникам к уже не чаявшему такого счастья мишке.

– Сычок где? – рявкнул Духарев.

– Он, это, меня попросил… – испуганный конюх принял повод Сладиной кобылки.