— Я больше не переступлю порог вашего дома!

— О мистер Таунзенд! — прошептала Кэтрин. Она дрожала от страха, не понимая, что произошло; может быть, отец отказал ему от дома?

— Для меня это значило бы потерять уважение к себе, — сказал молодой человек. — Ваш отец оскорбил меня.

— Оскорбил вас?

— Он укорял меня моей бедностью.

— Нет, вы ошиблись, вы его не поняли! — решительно проговорила Кэтрин, поднимаясь.

— Возможно, я слишком горд… слишком чувствителен. Но ведь вы и не хотите, чтобы я был иным? — вкрадчиво спросил он.

— Вы не должны так думать о моем отце, — сказала Кэтрин. — Он очень добрый человек.

— Он глумился надо мной, над тем, что у меня нет своего занятия. Я стерпел только потому, что он ваш отец.

— Я не знаю, какого он мнения о вас, — сказала Кэтрин, — но я знаю, что он добрый человек. А вы слишком собой гордитесь, так нельзя.

— Хорошо, я буду гордиться только вами! — объявил Морис. — Так вы согласны встретиться со мной на Вашингтонской площади завтра вечером?

Ответом на приведенное выше заявление мистера Таунзенда был густой румянец, разлившийся по лицу Кэтрин. Она отвернулась, словно не слышала вопроса.

— Так вы согласны встретиться со мной? — повторил он. — Там очень тихо, никто нас не увидит… особенно в сумерках.

— Это _вы_ недобрый человек, это _вы_ глумитесь надо мной, когда говорите мне такое.

— Что вы, моя дорогая! — пробормотал молодой человек.

— Ну как можно мною гордиться? Я некрасивая и глупая.

На это замечание Морис ответил страстным, но неразборчивым бормотанием, из которого она поняла только, что чрезвычайно мила его сердцу.

Все же она возражала:

— К тому же я… к тому же я… — и она запнулась.

— К тому же вы — что?

— К тому же я трусиха.

— Но если вы боитесь, как же нам быть?

Она помолчала, колеблясь, и наконец сказала:

— Приходите к нам. _Этого_ я не боюсь.

— Я бы охотнее встретился с вами на площади, — настаивал молодой человек. — Вы сами знаете, как там бывает пусто. Никто нас не увидит.

— Пусть, видят, мне это безразлично! А сейчас оставьте меня.

Морис послушно оставил ее — он своего добился. К счастью, он не знал, что полчаса спустя, на пути домой, сидя подле отца, бедняжка — вопреки своему неожиданному и смелому заявлению — трепетала от страха. Отец ничего не сказал Кэтрин, но ей казалось, что он пристально смотрит на нее из темноты. Миссис Пенимен тоже молчала. Морис Таунзенд сообщил ей, что романтическому свиданию подле усыпанного осенними листьями фонтана ее племянница предпочла прозаическую беседу в обитой ситцем гостиной, — и миссис Пенимен не уставала удивляться этому странному, почти противоестественному выбору.

10

На следующий день Кэтрин приняла молодого человека на избранной ею территории — среди целомудренных драпировок нью-йоркской гостиной, обставленной по моде пятидесятилетней давности. Морис обуздал гордыню и заставил себя перешагнуть порог насмешливого доктора Слоупера; подобное великодушие, разумеется, придало ему еще большее очарование.

— Нам надо решиться, надо обдумать образ действий, — заявил он, ероша волосы и глядя в высокое узкое зеркало, которое украшало простенок между окнами и поднималось над полочкой из тонкого белого мрамора, опиравшейся на золоченые завитушки; на полочке покоилась сложенная пополам доска для игры в триктрак, имитирующая пару стоящих рядом фолиантов с зеленовато-золотым тиснением — двухтомное издание "Истории Англии".