|
"Он был в ужасном гневе, — сообщил Морис, — но вы знаете мое умение владеть собой. Я напряг все свои силы, памятуя, что от меня зависит освободить вас из жестокого плена". Кэтрин ответила запиской в три строки: "Мне очень тяжело; не сомневайтесь в моей любви, но дайте мне время: я должна подождать, подумать". Мысль о том, чтобы вступить в сражение с отцом, противопоставить его воле свою, бременем лежала на ее душе и сковывала ее душевные порывы; так тяжкий груз сковывает наши движения. Ей вовсе не приходило в голову оставить своего возлюбленного, но она с самого начала старалась уверить себя в том, что найдется мирный выход из затруднительного положения. Уверения эти были весьма туманны, ибо отнюдь не содержали надежды на то, что отец переменит свое решение. Просто Кэтрин полагала, что если она постарается быть очень, очень хорошей дочерью, то все как-нибудь уладится. А быть хорошей дочерью значило быть терпеливой, внешне покорной, не судить отца слишком строго и не поступать ему наперекор. "Может быть, и правильно, что у него такое мнение", думала Кэтрин, не допуская, разумеется, мысли, что доктор справедливо расценил мотивы, побудившие Мориса просить ее руки, а имея в виду, что добросовестным родителям, вероятно, положено быть недоверчивыми и даже несправедливыми. Наверное, и вправду есть на свете люди с дурными качествами, вроде тех, которые ее отец числил за Морисом, и раз существует хоть малейший риск, что Морис окажется одним из этих злодеев, доктор правильно делает, что принимает это во внимание. Ведь он не видел того, что видела Кэтрин, — не видел, как любовь и искренность сияют в глазах Мориса Таунзенда. Но небо в надлежащий срок рассеет заблуждения доктора. Кэтрин весьма уповала на вмешательство небесных сил и предоставляла провидению решать за нее сию проблему. Кэтрин и не помышляла о том, чтобы самой рассеять заблуждения отца; даже в своей несправедливости он оставался на недосягаемой для нее высоте; он был прав, даже когда ошибался. Кэтрин могла лишь постараться быть хорошей, и если она будет очень хорошей, провидение найдет способ примирить благородные заблуждения отца и ее благую веру в счастливый исход, примирить строгое соблюдение дочернего долга и счастье обладать любовью Мориса Таунзенда.
Бедняжка Кэтрин была бы рада возложить надежды на помощь миссис Пенимен, но если небесам и угодно было просветить доктора, то посредничество этой дамы ничуть не облегчало задачи провидения: миссис Пенимен пришелся по душе сумрак, сгустившийся вокруг нашей маленькой сентиментальной драмы, и рассеивать его было вовсе не в ее интересах. Ей хотелось сделать сюжет еще более драматическим, и наказы, которые она давала племяннице, вели — в ее воображении — как раз к такому результату. Советы ее были весьма туманны, притом сегодняшний совет противоречил вчерашнему; но все они были продиктованы страстным желанием подвигнуть Кэтрин на какой-нибудь необычайный поступок. — Тебе надо действовать, дорогая моя; в твоем положении главное действовать, — говорила миссис Пенимен, считавшая, что племянница попросту не умеет использовать свои возможности. В глубине души миссис Пенимен надеялась, что девушка тайно обвенчается с Морисом Таунзендом, а сама она предстанет в роли дуэньи или компаньонки невесты. Она рисовала себе венчание в какой-нибудь подземной часовне (сыскать подземную часовню в Нью-Йорке было бы нелегко, но такие пустяки не охлаждали пылкого воображения миссис Пенимен) и представляла себе, как потом стремительный кабриолет унесет грешную чету (ей нравилось называть бедняжку Кэтрин и ее поклонника грешной четой) в убогую хижину на окраине, куда она — под густой вуалью — станет совершать тайные поездки; в их жизни наступит пора романтической бедности, в продолжение которой миссис Пенимен будет их земным провидением, их заступницей, их доверенным лицом, их единственным средством связи с окружающим миром; затем наконец состоится эффектная сцена примирения молодых супругов с ее братом, в которой сама миссис Пенимен каким-то образом окажется центральной фигурой. |
