— Ступай к себе, — сказал отец. — Мы отправляемся в полдень, так что ты можешь как следует выспаться. Нам, вероятно, предстоит весьма неприятное плавание.

25

Плавание и впрямь оказалось неприятным, а в Нью-Йорке Кэтрин не была вознаграждена возможностью немедленно «сбежать», по выражению ее отца, с Морисом Таунзендом. Однако на следующий день после прибытия она увиделась с ним; в ожидании этого события наша героиня, естественно, говорила о молодом человеке с тетей Лавинией — в первый же вечер дамы, прежде чем отправиться ко сну, долго беседовали наедине.

— Я очень часто виделась с ним, — начала миссис Пенимен. — Узнать его по-настоящему нелегко. Ты думаешь, что знаешь его; но ты ошибаешься, моя дорогая. Когда-нибудь ты его поймешь, но не раньше, чем поживешь с ним под одной крышей. Я, можно сказать, целый год провела с ним под одной крышей, — продолжала миссис Пенимен к немалому изумлению девушки. — Пожалуй, я могу сказать, что теперь по-настоящему узнала его; возможностей для этого у меня было предостаточно. У тебя их будет не меньше, даже больше! — тетя Лавиния улыбнулась. — И тогда ты поймешь мои слова. Это чудесный человек, полный энергии и страсти, и верный, как скала!

Племянница внимала с интересом, но не без страха. Тетя Лавиния всегда была полна самого пылкого сочувствия, а ведь за год, проведенный в хождениях по европейским галереям и церквам, в переездах по накатанным почтовым трактам, Кэтрин, лелеявшая мысли, никогда не обращавшиеся в слова, часто вздыхала, что нет подле нее понимающей женщины. Какое было бы облегчение — поведать свою историю какой-нибудь доброй душе! И Кэтрин готова была довериться то хозяйке пансиона, то симпатичной молодой белошвейке. Будь с ними хоть какая-нибудь спутница, Кэтрин в иные дни, наверное, плакала бы на ее груди. Она не раз думала, что по возвращении домой расплачется в объятиях тети Лавинии. В действительности же их встреча на Вашингтонской площади не ознаменовалась слезами, а когда дамы остались наедине, в манере Кэтрин обозначилась даже некоторая сухость. Она вдруг осознала, что миссис Пенимен целый год наслаждалась обществом ее возлюбленного, и ей было неприятно слушать, как тетка трактует и разъясняет характер Мориса и разглагольствует о нем с непререкаемой уверенностью. Не то чтобы Кэтрин ревновала; просто в душе ее снова проснулась долго дремавшая тревога, которую внушало ей невинное притворство миссис Пенимен, и она порадовалась, что вернулась наконец домой. Вдобавок ко всему, ей доставляло удовольствие произносить имя своего возлюбленного и говорить о нем с человеком, который по крайней мере относится к Морису без предубеждения.

— Вы были к нему очень добры, — сказала Кэтрин. — Он мне часто писал об этом. Я никогда не забуду вашей доброты, тетя Лавиния.

— Я делала для него что могла, но это такой пустяк. Я поила его чаем и выслушивала его мнения — только и всего. Миссис Олмонд считала, что я слишком много на себя беру, и страшно ругала меня, но обещала не выдавать.

— Не выдавать вас?.

— Не говорить твоему отцу. Морис сиживал в его кабинете, — сказала миссис Пенимен со смешком.

Минуту Кэтрин молчала. Это сообщение неприятно поразило девушку — она с болью вспомнила о теткиной склонности ко всяким тайнам. Да будет известно читателю, что Морис проявил больше такта и не написал Кэтрин, что сиживает в кабинете ее отца. Миссис Пенимен прожила с племянницей пятнадцать лет, а его знакомство с Кэтрин ограничивалось всего несколькими месяцами, и все же он понимал, что Кэтрин едва ли сочтет это забавным.

— Напрасно вы водили его в комнату отца, — сказала она, помолчав.

— Я его не водила, он сам туда ходил.