— По-твоему, я сражаюсь такого рода оружием? Я в жизни не сказал подобной грубости.

— Что ж, не надейся на прекращение осады — готовься к худшему.

— Любезная моя Лавиния! — воскликнул доктор. — Уж не пытаешься ли ты иронизировать? Твой выпад скорее напоминает мне кулачные приемы.

Несмотря на свою решимость кинуться в кулачный бой, миссис Пенимен была изрядно напугана и пустилась наутек. А брат ее пустился (не без предосторожностей) расспрашивать миссис Олмонд, которой он подарил не меньше, чем Лавинии, а поведал гораздо больше.

— Он, видно, там дневал и ночевал! — сказал ей доктор. — Надо будет заглянуть в винный погреб. Можешь не церемониться и говорить мне правду я уже выложил ей все, что я об этом думаю.

— Да, по-моему, он частенько хаживал в твой дом, — подтвердила миссис Олмонд. — Но, согласись, что, оставив Лавинию одну, ты лишил ее привычного общества; естественно, ей захотелось принимать гостей.

— Вполне согласен; потому-то я и не стану ругать ее за выпитое вино. Спишем его как возмещение Лавинии за одиночество. Она вполне способна объявить, что выпила все сама. Какая же, однако, вульгарность с его стороны — пользоваться чужим домом! Как он посмел вообще приходить в мое отсутствие? Вот тебе весь его характер — хуже уж просто некуда.

— Спешит урвать что может, — согласилась миссис Олмонд. — Лавиния готова была кормить его целый год — как же упустить такой случай?

— Ну так пускай она теперь кормит его всю жизнь! — вскричал доктор. — И уж за вина ему придется платить отдельно, как это делают за табльдотом.

— Кэтрин мне сказала, что он открыл контору и зарабатывает уйму денег, — заметила миссис Олмонд.

Доктор удивленно посмотрел на нее.

— Мне она этого не сказала, и Лавиния тоже не удостоила меня такой чести. Понятно! — воскликнул он. — Кэтрин отреклась от меня. Впрочем, это неважно! Могу себе представить, что у него за контора!

— От мистера Таунзенда она не отреклась, — сказала миссис Олмонд. — Я поняла это в первую же минуту. Она вернулась точно такой, какой уезжала.

— Вот именно — ничуть не поумнела. Объездила всю Европу и не увидела там ровно ничего — ни одной картины, ни одного ландшафта, ни одной статуи, ни одного собора.

— Еще бы ей глядеть на соборы — у нее совсем другое было на уме. Она не забывает о нем ни на минуту. Как я ее жалею!

— И я жалел бы ее, если бы она меня не раздражала. Постоянно, каждую минуту. Я испытал все средства. Я был поистине безжалостен; никакого толку — с ней ничего нельзя поделать. Она меня просто бесит. Сначала я был настроен благодушно и испытывал известное любопытство. Мне было интересно посмотреть: неужели она так и не отступится? Видит небо, я более чем удовлетворил свое любопытство! Она вполне убедила меня в своем упрямстве, и, может быть, хоть теперь ему придет конец.

— Не думаю, — сказала миссис Олмонд.

— Остерегись — не то я и от тебя тоже стану приходить в бешенство. Если она не оставит своего упрямства, я сам положу ему конец; и это будет конец нашего совместного пути — я выкину ее посреди дороги. Подходящее местечко для моей дочери — в дорожной пыли. Кэтрин не понимает, что лучше спрыгнуть, не дожидаясь, пока тебя столкнут. Дождется — а потом станет жаловаться, что ушиблась.

— Не станет, — сказала миссис Олмонд.

— И это взбесит меня еще больше. Самое неприятное — это что я бессилен что-либо предотвратить.

— Что ж, если Кэтрин придется падать, надо подложить ей побольше подушек, — улыбнулась миссис Олмонд.