|
Без тени сомнения глядела она на своего возлюбленного и, хотя доверяла тетке гораздо меньше, чем молодому человеку, с коим обменялась нежными клятвами, не давала миссис Пенимен повода для признаний и объяснений. Тетушка долго набиралась решимости, но так и не набралась; она уверила себя, что Кэтрин попросту глупа, со дня на день откладывала решительное (как она бы это назвала) объяснение, удрученно бродила по дому, изнывала от переполнявшего ее раскаяния, но была не в силах облечь его в словесную форму. Объяснения самого Мориса ограничивались несколькими ничего не значащими репликами; но даже это его чрезмерно утомляло. Визиты его сделались весьма краткими и проходили в тягостных поисках предметов для разговора с невестой. Она ждала, чтобы Морис попросту назначил день свадьбы, и, поскольку относительно этого пункта он пока не был готов высказаться ясно, разговоры на более отвлеченные темы казались ей пустыми, а притворство — нелепым. Прикидываться и представляться она не умела и вовсе не пыталась скрыть свое ожидание. Пусть он решает, как ему удобнее; она готова скромно и терпеливо ждать; странно, что в такой торжественный момент Морис не действует решительнее, но у него, наверное, есть свои причины. Кэтрин могла бы стать покорной супругой старинного образца: если бы муж стал объяснять ей свои поступки, она считала бы это знаком особой милости и счастливого расположения духа, но никак не ожидала бы слышать объяснения ежедневно, как не рассчитывала бы ежедневно принимать букет камелий. Перед свадьбой, впрочем, даже самая нетребовательная невеста ожидает таких знаков внимания, как некоторое добавочное количество букетов; между тем дом на Вашингтонской площади отнюдь не благоухал цветочными ароматами, и девушка наконец встревожилась.
— Вы не больны? — спросила она Мориса. — Вы кажетесь таким бледным и все время чем-то расстроены. — Да, я нездоров, — ответил Морис; ему пришло на ум, что, обратившись к ее состраданию, он, может быть, приблизит свое освобождение. — Боюсь, вы себя слишком утомляете; вам надо меньше работать. — Я не могу не работать, — сказал он и с нарочитой резкостью добавил: Я не хочу быть вам обязан всем! — Ах, зачем вы это говорите! — Я слишком горд, — сказал Морис. — Да… слишком! — Вам не удастся изменить меня, — продолжал он. — Принимайте меня таким, какой я есть. — Я и не хочу вас изменить, — ласково заметила она. — Я принимаю вас таким, какой вы есть! И она посмотрела на него долгим взглядом. — Когда мужчина женится на богатой, все начинают о нем судачить, сообщил Морис. — Это так отвратительно. — Но я ведь не богата, — сказала Кэтрин. — Достаточно богаты, чтобы обо мне судачили! — Разумеется, о вас говорят. Это делает вам честь! — От этой чести я бы охотно отказался. Она готова была сказать, что девица, навлекшая на него такую беду, нежно любит его и верит в него всей душой — и это ли не награда? — но удержалась, побоявшись, что слишком много на себя берет; и, пока она колебалась, он внезапно простился. Однако в следующий раз Морис вернулся к этой теме, и Кэтрин снова попеняла ему за гордость. Он повторил, что не может измениться, и на этот раз Кэтрин не удержалась и сказала, что ему стоит только сделать небольшое усилие — измениться не так уж трудно. Морису порою приходило в голову, что ссора с ней помогла бы ему; но как прикажете поссориться с женщиной, которая всегда готова уступить? На сей раз он удовлетворился следующим восклицанием: — Вы, верно, думаете, что трудно только вам! А мне, по-вашему, не трудно? — Теперь вся тяжесть легла на ваши плечи, — ответила она. |
