Охотились на лис, травили собаками. Государь осерчал, за полдня одну выгнали и ту упустили, вот теперь другая, того и гляди, увильнёт.
Собаки бегут по следу стаей, лают на все лады, голос подают. Василий коня в намёт пустил, не отстаёт. За ним нахлёстывает коня оружничий Лизута, а поодаль рассыпались цепью егери.
Вынеслись на поляну. Тут государь увидел - в траве мелькнула рыжая спина. Аукнул, поворотил коня за ней. От стаи оторвался Длинноухий, сын Найдёны, большими скачками начал настигать лису. Та метнулась в сторону, к чаще, но Длинноухий подмял её, зубами ухватил, клубком завертелись. Егери подоспели, помогли псу. Государь с коня долой, приласкал Длинноухого. Тот язык вывалил, боками поводит.
- Своего, мною дарённого, натаскивал ли? - спросил Василий у Лизуты.
Оружничий замялся. Государь вопрос повторил:
- Я о псе речь веду, что от Найдёны давал тебе. Аль запамятовал?
- Выпускал, осударь, единожды, но чтой-то нюхом, сдаётся, негож.
Василий недовольно оборвал боярина:
- Не плети пустое, Найдёниного помёта пёс! Это, Лизута, у тебя нюх скверный от старости. А коли пёс нюхом страждет, так псари виноваты, горячим накормили, - и снова принялся гладить Длинноухого.
- Истину речёшь, осударь, видать, псари, дурни, перестарались, - поддакнул Лизута.
Но Василий не дослушал его, усаживался в седло.
В Воробьёво попали к заходу солнца. Едва отроки коней привели, дьяк Афанасий навстречу бежит, в руке свиток пергамента зажат. Нахмурился Василий.
- Государь, воевода ржевский письмишко шлёт! - переведя дух, вывалил дьяк.
- Читал ли, про что воевода уведомляет? Дьяк отдышался.
- Сигизмунд-король посла своего заслал, епископа Войтеха. Да он путь на Москву хитро выбрал, кружной, через Дмитров…
- Вишь ты, - прищурился Василий, - значит, к Юрию заездом. Неча сказать, добрый молодец братец, посла моего недруга привечает. Ну, ну, поглядим, о чём у них сговор поведётся.
Не взяв из рук дьяка письма, Василий поднялся по ступеням крыльца в хоромы.

Едва порог переступил, навстречу князь Одоевский. Заметил Василия, посторонился. Государь бровью повёл.
- Пошто шарахаешься?
Одоевского мороз продрал. Рот открыт, а слово не вылетает. Василий сказал угрюмо:
- Рыбой зеваешь. Аль вину за собой каку чуешь? Подступился, в глаза заглянул, как в душу забрался.
Одоевский чем-то напоминал Василию Юрия. Хотел сказать: «С братом моим ты, князь Ивашка, схож очами. А может, и шкодливостью. Все вы храбры, пока вам в лик не заглянешь». Но промолчал, оставил Одоевского в покое. В горницу зашёл, опустился в кресло, задумался.
Не по разуму живут братья, злобствуют, у гроба отца уделов себе требовали, свару норовили затеять. Нынче с недругом сносятся, привечают. Юрию не терпится, знает, за бездетностью Соломонии ему государем после него, Василия, быть…
Выбранился вслух:
- Окаянные, усобники подлые!

Михаиле Плещееву в Дмитров ехать неохота. Наказал государь без Юрия не ворочаться. А Михайло знает, у дмитровского князя воров есть. Ну как не пожелает ехать на Москву? Чать, зовут не на пироги. Пред грозными очами государя стоять Юрию, держать ответ за литовского посла.
Плещееву и путь не ахти какой дальний, в неделю обернуться можно, а всё затягивает, со дня на день поездку откладывает. Когда же боле тянуть было невмоготу и Плещеев велел челяди собираться в путь, нежданно Лизута вестью обрадовал. Ехать Михаиле в Дмитров не потребно.