Князь Дмитрий по прибытии к войску устроил огневому наряду потеху. В поле укрепление из дёрна возвели с башнями и бойницами. А в отдалении пушки одна к одной широкой лентой растянулись, стреляют по укреплению. Пригляделся князь Дмитрий. Один из пушкарей, молодой, статный и лицом пригожий, палит без промаха. Что ни ядро, то в цель. Подозвал. Пушкарь расторопный, в глазах услужение.
- Кликать как? - спросил Дмитрий.
- Степанкой, княже.
И не дышит, глядит не мигая. - Стрелять горазд.
Вытащив серебряный рублёвик, одарил. А у Степанки глаза преданные, за князем следит. Но тот спиной повернулся, пошёл вдоль ряда пушек.
С весны Степанка в Великих Луках. Город не малый, деревянный, рубленый. У бояр даже хоромы не каменные. Дороги местами бревенчатые, а больше земля, ухабы. Довелось Степанке с пушкарным обозом через город ехать, так в пути не одной телеге колеса обломили…
Побывал Степанка и во Пскове. Огневое зелье возили. На обратном пути в Новгород собрались завернуть, но, прознав, что в городе людской мор начался, передумали.
Скучно Степанке в Великих Луках. Из Москвы уходили, думал, воевать будут, ан стоят без дела. Степанкин сотник, боярский сын Кошкин, от томленья взялся обучить Степанку грамоте. Степанка парень смышлёный, быстро науку ухватил. Летом уже вовсю буквицы царапал, в письмена слагал. Выйдет к речке, сядет на берегу и выводит на бересте слова, а сам шепчет. Коли б кто подслушал, о чём он говорит, то узнал бы Степанкину тайну. А писал он каждый раз письма в Москву, но не Сергуне и Игнаше, а Аграфене, в любви признавался.
Письма те Степанка по воде пускал. Нацарапает, положит на волны, и закружится береста по течению.
Однажды всё же сложил письмо Сергуне с Игнашей. Похвалиться вздумал. Обо всём захотелось написать ему: и как по холодам до Великих Лук добирались, и что за город это, особливо какой он, Степанка, умелец в стрельбе из мортиры и грамоту в срок короткий осилил… Но письмо вышло совсем короткое, нацарапал всего лишь, что он, Степанка, у князя Дмитрия нынче в чести, как есть он пушкарь отменный, лучше всех других. И коли они, Сергуня либо Игнаша, увидят Аграфену, пускай ей обо всём этом порасскажут…

Стар хан Менгли-Гирей, высох, что трава в позднюю осень. В тёмных глазах нет прежнего огонька. Бритое лицо обратилось в пергамент…
Ой вы, годы! Промчались быстротечным ветром, и нет вас. Не успел опомниться, как старость нагрянула.
Менгли-Гирей знает, сыновья ждут его смерти. У него много детей от многих жён. Сыновья подобны шакалам. Они грызутся между собой за лучшую кость.
С того дня, как хан Ахмат, уподобившись шелудивому псу, с поджатым хвостом уполз к себе в Сарай зализывать раны да там и погиб от ножа, Менгли-Гирей не боится Золотой Орды. Наследники Ахмата точат друг на друга сабли. Не опасается хан Менгли-Гирей и турецкого султана. Султан посадил Гирея на ханство в Крыму, султан верит Менгли-Гирею. В Бахчисарае вот уже многие годы живёт визирь Керим-паша. Но султану и невдомёк, что визирь Керим-паша хоть и служит своему султану, но друг и первый советчик Менгли-Гирея…
Обложившись подушками, хан сидит, поджав ноги, на совсем низеньком помосте. Ниже его, на ворсистом ковре, уселся визирь. Они вдвоём. Перед ними блюдо с бешбармаком, жареная баранина, обжигающие губы румяные чебуреки и нарезанный ломтями холодный овечий сыр.