Что Сергуне до боярских хором, пускай себе красуются, друг перед другом выхваляются резьбой по дереву, по камням сеченьем ажурным, искрятся разноцветьем стекольчатых оконцев. Сергуне поскорей бы до Пушкарного двора дотопать да Игнату повидать. Почитай, полтора лета не виделись…
Идёт Сергуня улицами, ахает. Срок будто и малый, а гляди, как Москва-город строится. Бона сколь церквей новых горят позлащёнными маковками, очам больно. И всё русскими умельцами сложено, а верховодит ими искусный зодчий грек именем Алевиз Фрязин.
На ходу поглазел Сергуня, как на перекрёстке двух улиц стены собора возводят, мастеровые с носилками снуют, кирпич тащат, раствор известковый. Обошёл стороной гору камня, штабель брёвен. Поодаль плотницкая бригада доски тешет, стружки из-под топоров то дождём сыплются, то лентами вьются. Пахнет смолистой сосной. Тут же поблизости костёр горит. На треноге казан подвешен, хлёбово булькает, паром исходит. Сергуня слюну сглотнул, прибавил шагу.
До Пушкарного двора добрался Сергуня в полдень. Ещё издалека потянуло едким запахом литья, глушило звоном кузниц, нудно скрипели деревянные колеса водяного молота, стучало и ухало окрест.
У ворот Сергуня остановился, ноги не несут. На сердце и радостно и тревожно. Во дворе людно, каждый своим занят. Вон у плавильных печей мастеровые возятся, на Сергуню внимания не обращают. Там среди мастеровых и Антип, и Богдан. Может, и Игнаша?
Незнакомый ратник дорогу перегородил. Сергуня бердыш рукой отвёл, промолвил:
- Мастер я, в Крыму был…
Смотрит, навстречу Игнаша бежит, по мосткам, по лужам, напрямик. Запыхался, обнял.
- Воротился, Сергуня. Молодец! - Отступил на шаг. - Я тебя ещё прошлой осенью поджидал, каждодневно выглядывал.
Сергуня и рта не успел открыть, как Игнаша известием оглушил:
- Антипа этой зимой по доносу немца насмерть забили…
- И-эх, вот те раз!
- Боярин Версень лют, злобствует попусту. Сергуня опустил голову. Подошёл мастер Богдан.
- Успел сказать ужо Игнашка… Да, жалко Антипа, мастер был, каких мало. Литьё знавал доподлинно и секретов от людей не держал. Ко всему, мужик души доброй. Но что поделаешь, жизнь у него не сладка, не баловала.
От печей позвали. Богдан махнул рукой, дескать, слышу, чего там.
- Извёл-таки Иоахимка, - промолвил Сергуня. - Он Антипа с первого дня невзлюбил, всё придирался. Теперь небось доволен.
- Без души немец, - поддакнул Игнаша. - Они с Версенем друг дружке под стать.
- Ну, не горюй, Сергуня, - проговорил Богдан. - Хорошо, хоть ты возвернулся. Скучно Игнаше без тебя. Однако отчего мы в воротах торчим? Веди-ка, Игнаша, друга в избу. Он, чай, в дальнем пути намаялся и изголодался.
Экая благость попасть домой с долгого зимнего пути. Отогрелся Твердя, набил утробу. Сморило.
Боярыня Степанида к двери на цыпочках подойдёт, заглянет в щёлку. Спит Родион Зиновеич, что малое дите, рот открыт, подхрапывает.
Умилится боярыня и тут же посокрушается. Сдал Твердя с лица, щёки дряблые мешками висят. Ну да печаль невелика, кости привёз, а мясом обрастёт.
И боярыня спускается в поварню, наказ даёт, как боярину угодить, чего лакомого к ужину нажарить.
А Тверде сон снится, будто идёт он по городу и то ли у подворья Щени, то ли у Берсенева собака на него кинулась. Вылезла из подворотни, рослая, с телка, рычит, шерсть наершилась.
Родион Зиновеич посохом от пса едва отбивается, к забору льнёт.