Молчавший до того владыка тверской Вассиан заговорил:

– Сын мой, князь Борис, и вы, бояре думные, земля наша не в разоре нуждается, а в единении. Господь взывал перековать мечи на орала, а копья на серпы.

– Владыка, – повысил голос тверской князь Борис, – слова твои – увещевания, мы не приемлем, когда Московское княжество руку к Твери тянет.

Холмский приподнялся, в сердцах выкрикнул:

– Владыка Вассиан, проповедь свою ты бы к московским князьям обратил. Эвон, как они нас теснят!

Вассиан поднялся и, глядя на великого князя Бориса, сказал четко:

– Сын мой, помини, имя твое – Человек.

И оскорбленно поджав губы, покинул Думу, не проронив больше ни слова.

В палате воцарилась тишина. Холмский прервал ее:

– Епископ забыл, что он в Твери живет.

Отпустив бояр, великий князь сошел с помоста, остановил хотевшего покинуть палату дворецкого:

– Скажи, Семен, что мыслишь ты о словах Вассиана?

Боярин в глаза князю посмотрел:

– Владыка истину изрек. Потому орда нас била и помыкала, что мы врозь тянем. И сами конца усобице не видим. Пря между Москвой и Тверью не стихает. Вот и ты, княже, никак не угомонишься, все мыслишь, как бы выше Москвы прыгнуть.

Борис Александрович нахмурился:

– Дерзок ты, боярин Семен.

– Не серчай, княже. Ты сам меня спросил, а я сказываю, как моя совесть велит.

– И за то спасибо, что истину сказываешь как понимаешь. А Тверь ноне с Витовтом уговор держит, и нам, тверским князьям, надобно помыслить, как честь свою блюсти, не лечь под ноги Москве.

– Дай Бог, те, княже, удачи. Рад буду Тверь видеть на взлете.

Великий князь взмахнул рукой:

– Добро, боярин, не станем загодя мыслить, время покажет.

* * *

Тверь жила своими заботами. С утра стучали топоры плотников, звенели молоты в кузницах, дымили печи гончаров. Из леса волокли бревна, ставили срубы изб, рубили боярские хоромы сразу же за Кремником.

На луговых проталинах поднялась первая сочная трава. Пастух пригнал на них стадо. Коровы и козы щипали зеленя, чавкали под копытами лужи.

Князь Борис с утра посмотрел, как мастеровые умельцы рубят бревна угловой башни Кремника. Хорошо ставят, вяжут крепко, без скоб и гвоздей. Так могут работать разве что на Руси, где все церкви и хоромы княжеские сделаны без металла…

За городскими стенами, где площадь торговая, ряды и лавки, крытые свежим тесом, лепятся одна к другой, и все торжище тверское плахами вымощено. По воскресеньям здесь всегда людно. Свои ряды у каждого ремесленного мастерового: у кузнецов и плотников, гончаров и кожевников, чеботарей и шорников.

А особо широкие крытые ряды и лавки у гостей торговых, приезжавших с земель Востока. Здесь торг ведут шелками и тканями заморскими, изделиями из золота и каменьями дорогими…

Чуть поодаль на крючьях свисают туши говяжьи, свиные, бараньи, кровавят. На полках птица битая, рыба свежая…

Полюбовался князь уменью мастеровых, однако червь сомнения уж сколько лет его точит. Ведь не позже чем вчера сам же и попрекал бояр, что пора не по старинке жить, а к новине лик поворотить. Не бревнами огораживаться, а из камня Кремль ставить. И коли еще хоромы дворцовые, да палаты боярские – ни один пожар не грозил бы городу. Ноне, ежели запылает какой пожар, так и гляди, что на весь город перекинется. И пылает, пока несколько улиц не выгорит.

Полюбовавшись работой мастеровых, князь через торговый и ремесленный Подол выбрался на тверскую дорогу к ближайшей кузнице, приземистой, крытой дерном.