— Во-первых, чтобы перевод передавал полное и точное представление об оригинале, — сказала Виктория. — Во-вторых, перевод должен отражать стиль и манеру письма оригинала. И в-третьих, перевод должен читаться с той же легкостью, что и оригинал.

Она говорила с такой уверенной точностью, что Робин подумал, что она, должно быть, читает по тексту. Он был очень впечатлен, когда, оглянувшись, увидел, что она консультируется с пустым местом. У Рами тоже был талант к идеальному запоминанию — Робин начал чувствовать себя немного запуганным своим коллегой.

— Очень хорошо, — сказал профессор Плэйфер. — Это звучит достаточно просто. Но что мы подразумеваем под «стилем и манерой» оригинала? Что значит, чтобы композиция читалась «легко»? Какую аудиторию мы имеем в виду, когда делаем эти заявления? Вот вопросы, которые мы будем рассматривать в этом семестре, и такие увлекательные вопросы. — Он сцепил руки вместе. — Позвольте мне снова впасть в театральность, обсуждая нашего тезку, Вавилона — да, дорогие студенты, я никак не могу избавиться от романтизма этого заведения. Потакайте мне, пожалуйста.

В его тоне не было ни капли сожаления. Профессор Плэйфер любил эту драматическую мистику, эти монологи, которые должны были быть отрепетированы и отточены за годы преподавания. Но никто не жаловался. Им это тоже нравилось.

— Часто утверждают, что величайшей трагедией Ветхого Завета было не изгнание человека из Эдемского сада, а падение Вавилонской башни. Ведь Адам и Ева, хотя и были изгнаны из благодати, все еще могли говорить и понимать язык ангелов. Но когда люди в своей гордыне решили построить путь на небеса, Бог посрамил их разумение. Он разделил и запутал их и рассеял их по лицу земли.

В Вавилоне было утрачено не просто человеческое единство, а изначальный язык — нечто первозданное и врожденное, совершенно понятное и лишенное формы и содержания. Библейские ученые называют его адамическим языком. Некоторые считают, что это иврит. Некоторые считают, что это реальный, но древний язык, который был утерян со временем. Некоторые считают, что это новый, искусственный язык, который мы должны изобрести. Некоторые думают, что французский выполняет эту роль; некоторые думают, что английский, когда он закончит грабить и морфировать, сможет это сделать.

— О, нет, это легко, — сказал Рами. — Это сирийский язык.

— Очень смешно, мистер Мирза. — Робин не знал, действительно ли Рами шутит, но никто больше не сделал замечаний. Профессор Плэйфер продолжал: — Для меня, однако, не имеет значения, каким был адамический язык, поскольку ясно, что мы потеряли к нему всякий доступ. Мы никогда не будем говорить на божественном языке. Но, собрав все языки мира под этой крышей, собрав весь спектр человеческих выражений, или настолько близко к этому, насколько мы можем получить, мы можем попытаться. Мы никогда не коснемся небес с этого земного плана, но наше смятение не бесконечно. Мы можем, совершенствуя искусство перевода, достичь того, что человечество потеряло в Вавилоне. — Профессор Плэйфер вздохнул, тронутый собственным выступлением. Робину показалось, что в уголках его глаз появились настоящие слезы.

— Магия. — Профессор Плэйфер прижал руку к груди. — То, что мы делаем, — это магия. Это не всегда будет так — действительно, когда вы будете выполнять сегодняшнее упражнение, это будет больше похоже на складывание белья, чем на погоню за эфемерным. Но никогда не забывайте о дерзости того, что вы делаете. Никогда не забывайте, что вы бросаете вызов проклятию, наложенному Богом.

Робин поднял руку.

— Значит ли это, что наша цель — сблизить человечество?

Профессор Плэйфер наклонил голову.

— Что вы имеете в виду?

— Я только.