В среду днем у Робина было самостоятельное занятие по китайскому языку. Он наполовину ожидал увидеть в классе профессора Ловелла, но его преподавателем оказался профессор Ананд Чакраварти, добродушный и сдержанный человек, говоривший по-английски с таким идеальным лондонским акцентом, что он мог бы вырасти в Кенсингтоне.

Урок китайского языка был совершенно иным занятием, чем латынь. Профессор Чакраварти не читал лекции Робину и не заставлял его декламировать. Он вел этот урок как беседу. Он задавал вопросы, Робин старался ответить, а они оба пытались понять смысл сказанного.

Профессор Чакраварти начал с таких простых вопросов, что Робин сначала не мог понять, как на них можно ответить, пока не разобрал их смысл и не понял, что они выходят далеко за рамки его понимания. Что такое слово? Что такое наименьшая возможная единица смысла, и почему она отличается от слова? Отличается ли слово от иероглифа? Чем китайская речь отличается от китайской письменности?

Это было странное занятие — анализировать и разбирать язык, который, как ему казалось, он знал как свои пять пальцев, учиться классифицировать слова по идеограммам или пиктограммам и запоминать целый словарь новых терминов, большинство из которых были связаны с морфологией или орфографией. Это было похоже на рытье туннеля в щели собственного разума, разглядывание вещей на части, чтобы понять, как они работают, и это одновременно интриговало и тревожило его.

Затем появились более сложные вопросы. Какие китайские слова можно отследить до узнаваемых картинок? А какие нет? Почему иероглиф «женщина» — 女 — был также радикалом, используемым в иероглифе «рабство»? В иероглифе «добро»?

— Я не знаю, — признался Робин. — Почему? Разве рабство и доброта по природе своей женственны?

Профессор Чакраварти пожал плечами.

— Я тоже не знаю. На эти вопросы мы с Ричардом все еще пытаемся ответить. Видите ли, мы далеки от удовлетворительного издания «Китайской грамматики». Когда я изучал китайский язык, у меня не было хороших китайско-английских ресурсов — мне приходилось довольствоваться «Elémens de la grammaire chinoise» Абеля-Ремюзата и «Grammatica Sinica» Фурмона. Можете себе представить? И китайский, и французский до сих пор ассоциируются у меня с головной болью. Но я думаю, что сегодня мы добились прогресса.

Затем Робин понял, каково его место здесь. Он был не просто студентом, а коллегой, редким носителем языка, способным расширить границы скудных знаний Вавилона. Или серебряная жила, которую нужно разграбить, сказал голос Гриффина, но он отогнал эту мысль.

По правде говоря, ему было приятно внести свой вклад в развитие Грамматики. Но ему еще многому предстояло научиться. Вторая половина занятий была посвящена чтению по классическому китайскому языку, которым Робин занимался у профессора Ловелла, но никогда не занимался систематически. Классический китайский был для простонародного мандарина тем же, чем латынь для английск