– Слушай сюда. – Скудин придвинулся ближе. – Некогда мне тебя уговаривать. Ты, несчастье, телевизор хоть смотришь?

    – Какое это имеет…

    – Имеет, и самое прямое. Видел, может, как академик Шихман в прямом эфире пендели раздавал? Ага, замечаю, что видел… Вот и мы хотим одному академику дать. По пердячей косточке. Дошло?

    Ещё как дошло. Тело Парамонова умирало, но голова работала по-прежнему ясно. Он устало спросил:

    – Кто вы такие?

    – Кто мы такие, тебе знать не обязательно, крепче спать будешь. Ты колись давай. Тебе, между нами, девочками, говоря, терять уже нечего.

    При слове «девочки» Парамонов чуть заметно вздрогнул… Однако святая правда состояла в том, что терять ему было в самом деле нечего. Кроме цепей, именовавшихся физическим существованием. Он с надеждой подумал о том, что и у мафии, и у спецслужб было вроде как принято убирать сделавших своё дело свидетелей. Он взял диктофон, повернул его к себе и стал говорить. Сперва медленно, запинаясь, потом всё уверенней. Скудин лишь изредка задавал наводящие вопросы.

    В общих чертах подтверждалось именно то, что они с Львом Поликарповичем вычислили, но не могли доказать. Юный Володя Парамонов не только с увлечением копался в архивах покойного, но и писал по их материалам те самые «ветчинно-рубленые» статьи, под которыми Опарышев затем ставил свою подпись. Когда парень понял, что происходит, он попытался выйти из игры, но не тут-то было. К тому времени шеф плотно держал его на крючке. Крючок же состоял в том, что Парамонов был, как теперь принято выражаться, геем, [44] и Опарышев, на его беду, об этом прознал.

    Это сейчас нетривиальная сексуальная ориентация стала чуть ли не модной, во всяком случае, люди всё меньше стесняются открыто в ней признаваться, но в те годы за гомосексуализм у нас сажали в тюрьму. Вплоть до того, что люди с учёными степенями доносили на коллег, разрешая таким образом научные споры. [45] Парамонов в тюрьму не захотел, да, наверное, и правильно сделал. И продолжал писать для «Джаббы Хатта» статью за статьёй, а потом помогал перевозить архивы на дачу. Благополучно став доктором наук, Опарышев свою дальнейшую карьеру построил на чистом администрировании, помощника же за ненадобностью как бы отпустил, предупредив на прощание: вякнешь – не пощажу.

    Ну, после личного знакомства с новым директором Скудин в этом не сомневался…

    – Погоди, погоди, – остановил он Парамонова. Кажется, начиналось самое интересное. – На дачу, ты сказал? А как же протечка?

    Владимир Иванович вяло отмахнулся. Его рука напоминала обтянутый кожей скелет.

    – Протечка… Лежат они, где лежали. На чердаке. Коробки только другие… Он как стал академиком, с тех пор туда небось ни разу и не заглядывал… – Бывший перспективный учёный горестно усмехнулся. – А на что?

    – Дача-то где? – задумчиво спросил Кудеяр.

    – В Орехове. На улице Красной, в самом конце.

    Скудин кивнул. Вот теперь он знал всё, что было необходимо, и в голове уже начал вырисовываться конкретный план действий. Пока Владимир Иванович додумывал скорбные мысли о своей загубленной жизни и о том, не был ли к нему нарочно подослан партнёр, в итоге наградивший его СПИДом, Кудеяр забрал у него диктофон и сделал знак стоявшим сзади ребятам. Гринберг мгновенно подхватил потерявшую бдительность болонку, а Буров, взяв за плечи, мягко, но при этом неодолимо прижал Владимира Ивановича к скамейке.