Некоторое время спустя кто-то подошел к входу. Орек, вытирая глаза кулаками, как выпоротый мальчик, сказал:

— Я и раб похороним моего брата там.

— Эго свободная земля, — сказал я, — хороните.

Я понимал, что некоторое время он не будет покушаться на мою жизнь; его страсть была утоплена в слезах; кроме того, он испытал убийств в избытке.

Он повернулся и ушел. У них были только ножи, и раб разгребал землю руками — захоронение будет неглубоким, и никакого золота на гроб.

Что касается Хвенит, она сможет покоиться среди своего рода, хотя никому из них это не будет утешением.

Где-то в моем мозгу Хвенит и Демиздор сливались в одно. Жизнь угасла, и красота превратилась в холодное мясо для червей. А Хвенит, моя черная колдунья, она сказала, что умрет от любви, всегдашняя жалоба девушки, теперь сбывшаяся. Она никогда не лежала с ним, своим Квефом, ни разу. Я увидел бессмысленность этого, зияющего бесплодность. Брат, сестра — только слова; а это — действительность, разрушитель у порога. В конечном счете, какое это имело значение — отпраздновать ее юность и его прежде, чем меч сразил ее? Все выдумки и уловки, нравоучения и моральные кодексы людей казались пылью перед лицом смерти.

Кот подошел и лизнул мою руку своим шершавым языком. Я видел, так собаки скорбят и умоляют.

На вход снова упала тень. Я посмотрел; там стоял Темный человек, руки его были в грязи по локоть — раб, проводник, гребец, копатель могил.

Он не заговорил, пока я не спросил, чего он хочет. Тогда он кивнул на Хвенит и сказал, с первым подобием любопытства, которое, по моим наблюдениям, когда-либо проявлял представитель его расы:

— Не расположена, женщина?

В этом не было никакого смысла. Я попросил его говорить на своем языке, чтобы я мог понять его. Тогда он сказал на искаженном трескучем языке:

— Господин не может заставить женщину слушаться? Принести что-нибудь господину?

Он думал, что, несмотря на то, что она была при смерти, я восстановлю Хвенит. Я об этом даже не подумал. Я исцелил лошадь, ребенка, наполовину случайно, но я не был уверен относительно лошади, а в ребенке оставалось какое-то желание борьбы, на которое могло опереться исцеление. Пульс Хвенит был слаб, как биение крылышек мотылька. Но когда я протянул руку и положил на ее шею, она была еще теплая; казалось, что она уже целый век холодная. Неритмично, но постоянно ее сердце билось. Как она прожила так долго? Возможно, она цеплялась за ниточку своей жизни, ожидая, пока волшебник исцелит ее?

Она помогла мне, научила меня кое-чему относительно моей Силы.

Я у нее в долгу. Может быть, есть только один путь отплатить ей.

Это испугало меня. Прежде, во время тех случайных исцелений, я не думал. Сейчас мои нервы сдавали. Что я должен делать? И более того, ужасаю, какие будут последствия?

— Присматривай за своим хозяином, — сказал я рабу.

Раб растянул рот. Я никогда раньше не видел, чтобы кто-нибудь из них улыбался.

— Вы все мои хозяева. Господин Орек, похороненный господин Зренн, ты.

— Он закрыл левый глаз и постучал по нему. — Меня зовут Длинный Глаз, — сказал он. Он немного отодвинулся и исчез.

Красные лучи заходящего солнца начали проникать в палатку.

Я упорно старался пробиться к Хвенит. Я старался соединить кровь с плотью сильными массажирующими поглаживаниями.

Наконец, обливаясь потом, сидя в черном тумане ночи, я вдруг вспомнил, что и прежних случаях это произошло тихо, без мощного физического воздействия; отравленный конь в Эшкореке, задыхающийся ребенок в деревне, тогда я даже не чувствовал, как Сила исходит из меня.