|
Господи, как похожа!.. Он даже вздрогнул: ему почудилось, что именно это лицо, этот профиль – да-да, этот самый профиль на фоне витиеватого рисунка – он видел где-то совсем недавно, буквально вчера… Картинка возникла перед глазами так ясно и отчетливо, словно была реальной: белый лист, карандаш, скользящий по бумаге, рисунок, короткопалые руки Сережи… Сережа? Точно, тот самый Сережа, из-за которого, как чувствовал Виктор, осложнились отношения с матерью… Однажды – это было чуть больше года назад, в конце мая – явившись в Привольное в неурочное дневное время, Волошин застал дом запертым и услышал от охраны: «А Валентина Васильевна, как обычно, в клинике. Она возвращается только к вечеру». В клинике? Как обычно?.. Виктор сдержал возглас удивления: не стоило показывать обслуживающему персоналу, что у родной матери имеются от тебя тайны. Он медленно прошелся по дорожкам сада, показавшимся ему в тот день на удивление безжизненными, вдохнул сладкий аромат пионов и сирени, потрепал за мягкими ушами старого спаниеля, жившего с матерью много лет… В воздухе неуловимо, но угрожающе пахло нехорошей тайной, непонятыми и ненужными секретами. «Мама больна! – думал Виктор, машинально обрывая листья с ни в чем не повинной веточки молодой липы. – И выходит, больна давно и серьезно, раз ходит в клинику так часто и так надолго. Что с ней? И почему она ничего не сказала мне? Лечится в какой-то Богом забытой деревенской больнице… Я бы нанял лучших врачей, положил бы ее в самую престижную клинику, если надо, отправил бы за границу. Но она никогда и ни словом не обмолвилась о своем недуге… Неужели это что-то совсем страшное? Последний раз, когда я ее видел, она совсем не выглядела больной… Впрочем, говорят, рак бывает почти незаметен до самой последней стадии…» Только когда сумерки поздней весны спустились на сад и огонек сигареты стал отчетливо виден в полутьме, он услышал на садовых дорожках торопливые шаги. Валентина Васильевна спешила к дому, на ходу разматывая платок на голове и всматриваясь ослабевшими глазами в силуэт на веранде. «Наверное, охрана предупредила, что я здесь», – догадался Виктор и легко поднялся из плетеного кресла навстречу матери. – Ты приехал? – только и спросила она, прижав руку к сердцу, будто пытаясь унять его бешеный стук. – Зачем ты так бежала, мама? – мягко упрекнул он. – Смотри: одышка, сердцебиение. Бледная такая… Чаю хочешь? Она кивнула, присаживаясь рядом с ним за столом на самый краешек удобной деревянной лавки со спинкой. Виктор разлил кипяток из заново вскипяченного самовара и поставил перед ней дымящуюся чашку. – Почему ты не сказала мне, что больна, мама? – тихо спросил он. Валентина Васильевна, казалось, удивилась. Ее рука, державшая ложку, которой она потянулась к сахарнице, замерла на полдороге. – Что ты такое говоришь, Витя? Почему ты решил, что я больна? – Но ты же ходишь в клинику. Если не лечиться, тогда зачем? По лицу матери пробежала тень, она вздохнула, но почему-то не с облегчением, а с напряжением. – Ах, вот что… Нет, Витя, ты все не так понял. Я здорова. Это совсем другое… Она прервалась на полуслове и пытливо вгляделась в лицо сына, совсем забыв о стоящей перед ней чашке, точно силилась решить сложную задачу. Похоже, раздумывала: сказать или нет? Сейчас или позже? Быть или не быть?. |
