Огонь в чаше наполнил глаза темноволосой рассказчицы расплавленным золотом слёз.

— Да, мой отец — не лучший из парней. А если не смягчая, то засранец, каких поискать. Но он сказал, что я — единственный в мире человек, которого он никогда не кинет... И знаешь, я ему верю. Потому что и правда не кинул. И был готов за меня и под пули, и в тюрьму. Если бы что-то пошло не так и нас бы сцапали, он был готов взять всё на себя и представить всё так, будто я жертва, а не сообщница. А в тюрьме, как ты понимаешь, он бы недолго протянул с его печенью... До суда бы просто не дожил. Я знаю, он сдержал бы слово... И я тоже не сдам его даже под пыткой.

Вот так, без единого «люблю», Яна призналась в оном чувстве. И, будто бы досадуя на себя саму за эти сантименты, быстро овладела собой, смахнула влагу с ресниц, улыбнулась и задорно дёрнула плечами. И снова она — насмешливо-непроницаемая, неуязвимая, бесстрашная и спокойно-уверенная, но Лютова-то знала, что за этой бронёй пряталось сердце, которое много вынесло за эти три года.

— Я, как ты, наверно, догадываешься, с некоторых пор не очень люблю ментов... то есть, пардон, полицейских, — усмехнулась она. — А особенно «оборотней». Но твоему папе я, как ни странно, не отказалась бы пожать руку.

— Слетаем как-нибудь в Германию — пожмёшь, — рассмеялась Яна. И, посерьёзнев, добавила: — А вообще, я хочу его, как только ему разрешат перелёты, к нам забрать. Нашим будущим пацану и девчонке нужен дед. Да и мне будет как-то поспокойнее за него. Ты не против?

— Не против, — пожала плечами Кира. И улыбнулась глазами: — Это же твой папка. Вы ж с ним самая крутая банда! Старики-разбойники, блин.

Яна всё ещё смотрела вопросительно, не вполне уверенная, шутит Лютова или говорит серьёзно. Сжав кулак, Кира братским жестом протянула его Яне. Та поняла, просияла и с благодарностью в глазах молча уткнула в него свой.

Она купила этот недорогой домик, на веранде которого они сейчас отдыхали, и уже приступила к воплощению их с Кирой мечты: присмотрела помещение для школы самообороны и фитнес-клуба, изучила местный рынок данных услуг и даже набросала примерный бизнес-план.

— За нашу счастливую жизнь! — провозгласила она, наполнив бокалы. Огонь жаровни отплясывал в её глазах рыжими чёртиками, а луна серебрила уложенные крупными волнами вороные волосы. — Пусть это будет моральной компенсацией за варварски вырванные из твоей жизни три года.

Кира взяла бокал за тонкую изящную ножку, но не спешила чокаться.

— Милая, мне не нужны эти деньги, — сказала она, глядя на Яну с чуть усталой нежностью. — Я в жизни не брала чужого и не хочу начинать. Ты, конечно, красиво наказала свою матушку на двадцать лямов, но я не хочу, чтобы наше счастье строилось на таком фундаменте. Чужие деньги — чужая жизнь. А у нас с тобой своя должна быть. Своя, понимаешь? Наша!

Яна рассыпала по веранде бубенчики мягкого смеха.

— Вот за что я тебя люблю, Лютова, так это за несгибаемость, честность, неподкупность и принципы! О! Давай за принципы! — И она тронула своим бокалом бокал Киры.*

Вдох, выдох. Вдох, выдох... Кира крутила педали велосипеда, ловя лицом сухой встречный ветер. Они с Яной остановились у туристического домика, в котором недавно побывала обогнавшая их группа. Яна присела на крыльцо и устремила взгляд вдаль, к терракотовым склонам гор. Закат заливал землю расплавленным янтарём косых лучей. Лютова расположилась ступенькой ниже и достала из рюкзака бутылку воды.

— Итак, вот наши вложения в дело.