— Тогда вам известно, как и мне, что ревнивец ничего не позволяет, ничего не пропускает, ничего не прощает. Робер должен был убить жену, а не любовника.

Он подтолкнул ко мне шкатулку с сигаретами и, наверное, удивился, увидев, что я взял сигарету недрогнувшей рукой.

— Теперь я полагаю, — сказал он, — что ошибался. Не бойтесь высказаться определенно и напрямик. В данный момент я доискиваюсь до истины.

— Возможно, вы и правы.

— Нет! Никаких «возможно». Ваше мнение?

— У меня еще нет мнения.

— Так вот, по-моему, он должен был убить жену… Это слабый момент в развитии сюжета. И мы должны внести коррективы. Одно дело — литература, а другое — кино. Оно не прощает никаких промахов.

Я наблюдал, как он сужает круги, подготавливая почву с устрашающей ловкостью. Он будет мучить меня без передышки, чтобы выудить признание.

— Есть в романе и другое слабое место, — продолжал он. — Опять же касающееся ревности… Говорю вам, эта книга написана головой, а не нутром!

— Вы судите сурово.

— Потому что люблю докапываться до сути. Посмотрите, Серж, перед вами человек, снедаемый ревностью. Для ревнивца не существует моментов, когда он питает доверие. Любовь для него изначально сомнение, недоверие, подозрительность, тревога… Правильно я говорю?

— В его страсти уже заложено убийство. Вот это нам и следует внушить с первых же кадров.

— Согласен с вами. Но в таком случае вы расскажете уже совсем другую историю.

— Ну и пусть, если она правдивее, жизненнее! Я встал. Меня трясло от бешенства, но я ничего не мог поделать.

— Послушайте, Гараван… — начал я. Но он сразу прервал меня с чистосердечной, светлой улыбкой:

— Зовите меня Патрис… Мы работаем рука об руку, не правда ли? Так что церемонии побоку. Что вы собирались мне сказать?

Я засунул кулаки поглубже в карманы, прошелся по пушистому паласу, потом обернулся и посмотрел Гаравану прямо в глаза.

— К чему вы, в конце концов, клоните? Он развел руками в знак бессилия, но продолжал улыбаться.

— Я ищу. Мы ищем… Видите ли, для меня сейчас недостаток этого романа в том, что он показывает незаурядных людей, поставленных в исключительные обстоятельства. Тогда как нам, наоборот, нужно будет показать совершенно заурядных людей — таких, как вы и я, но тем не менее способных на какие-то крайние поступки… Понимаете?.. Я побуждаю вас к тому, чтобы попытаться идти по этому пути. Поговорим о нас… Допустим, это наша с вами история… Таков замысел продюсера. И он прав. Зазвонил телефон. Мы вздрогнули, как парочка, занятая любовью.

— Ответьте, — сказал Гараван. — Скажите, что меня нет дома… Или нет: скажите, что вы — мой секретарь, и спросите, что передать. Я снял трубку.

— Мсье Гаравана нет дома. С вами говорит его секретарь. Достав из ящика письменного стола несессер, Гараван подпиливал ногти.

— Да, записываю… Мсье Бетель, прекрасно… Мсье Гараван будет завтра утром… Пожалуйста, мсье. Гараван одобрительно кивал. Я положил трубку на место.

— Очень хорошо, — сказал он. — Самый подходящий тон… Этот тип — зануда. Никакого значения. Но, если бы я смел, Серж, я попросил бы вас, когда звонят в вашем присутствии, отвечать вместо меня. Вас это не затруднит?

— О-о! Ничуть.

— Итак, на чем мы остановились?

Он это знал не хуже меня, но желал подчеркнуть, что продолжает вести игру и задавать вопросы надлежит ему, а отвечать — мне.