Безупречно корректный в ее доме, безумный на площади, в мыслях Божены этот человек становился все более навязчивым…

Когда-то давно, в пронзительном девичестве, Божена уверилась в силе навязчивых мыслей.

Тогда это длилось не меньше года. Оказываясь в людных местах – в метро, театре Тыла, на Ратушной площади, Карловом мосту, в соборе Святого Витта, – Божена начинала стыдиться своего одиночества и, сквозь ощущение ущербности своего положения, засматривалась на пары, компании, семьи, проплывавшие мимо Боженовой жизни легко или грузно, смеясь или вздоря.

К концу года тоска разрешилась появлением Томаша…

А теперь вот уже несколько дней ее неодолимо преследовал образ незнакомца с Сан-Марко. Божене с ее яркой, волнующей красотой не раз приходилось ловить восхищенные взгляды и настойчиво освобождаться от назойливых поклонников. То, что когда-то вгоняло в краску Божену-девушку, сейчас только смешило – или раздражало.

С Луиджи – теперь она знала его имя, если, конечно, его так действительно звали, – все вышло как-то иначе. Когда он говорил с ней на площади, в его глазах и голосе сквозило нечто, делающее ее почти беспомощной перед ним, почти покорной его грубому мужскому натиску. Это «нечто» пугало и одновременно манило Божену… Пожалуй, эта гремучая смесь даже возбуждала ее.

Но там, у «Флориана», она все-таки терпела его недолго. Чувство собственного достоинства заставило ее уйти. А теперь, когда прошло несколько дней, она снова, как девчонка, томится, желая еще раз услышать этот голос – да зачем это ей?..

Невольно она вновь и вновь вызывала в памяти его лицо: цепкий взгляд, чуть больше привычного вытянутый нос, крупный рот с тонкими нервными губами, высокие скулы, копну темных, беспорядочно вьющихся к плечам волос.

Но конечно этого было бы недостаточно, чтобы пленить ее воображение. Его страстность, заразительная и пугающая, которой сначала она почти не придала значения, списав все на его явно похмельный бред, по прошествии нескольких дней вдруг опьянила ее. Никто еще так самозабвенно и бесстыдно не восхищался ею и не добивался ее.

После разрыва с Томашем Божена решила, что против неотразимых мужских чар у нее стойкий иммунитет и больше ничто и никогда не заставит ее быть беспомощной и покорной. Но неуязвимость, приобретенная такой дорогой ценой, таяла в Божене, как лед, что долгой зимой сковывал сильную реку любви.

Глава 3

Теперь оставалось только выследить хозяйку. Карл мерил шагами тесный гостиничный номер. Да, вот и в Венеции похолодало. И эта вечная сырость…

Хорошо бы сейчас оказаться дома. Мама, наверное, сидит у камина и близоруко щурится на огонь.

А в голове у нее уж точно копошится жуть: Карл, а вернее, эта безумная затея и его исчезновение; письма ниоткуда, в которых он так не похож на себя – слишком уж уверен, полон планов на будущее.

…Карл очнулся и снова уставился на стол, старую карту на нем, фотографии, вырезки из газет и остывший чай. Действительность вернулась к нему, и она требовала действий.

Он еще раз взглянул на план виллы, обмотал горло зеленым шерстяным шарфом, накинул свой поношенный плащ и вышел.

Вечер был хмурый, и Карл долго всматривался в гладь канала в ожидании отблеска огонька водного «трамвая».

Он жил в Венеции почти месяц; странность жизни на воде уже не будоражила его так, как в первую неделю. Тогда он целые дни, а порой и ночи напролет перемещался по городу: то бродил по узким улицам и выгнутым мостикам, то скользил по лабиринту каналов, ослепленный богатством золотистой Венеции. Блеск этого города – Карлу иногда казалось, что и жители его тронуты позолотой, словно дворцы дожей, – опьянял его.

Но, двигаясь по городу, он вместе с тем приближался и к цели своего безумного путешествия.