IV

Обед

     В обеденную пору Иван Федорович въехал в село Хортыще и немного оробел, когда стал приближаться к господскому дому. Дом этот был длинный и не под очеретяною, как у многих окружных помещиков, но под деревянною крышею. Два амбара в дворе тоже под деревянною крышею; ворота дубовые.

     Иван Федорович похож был на того франта, который, заехав на бал, видит всех, куда ни оглянется, одетых щеголеватее его. Из почтения он остановил свой возок возле амбара и подошел пешком к крыльцу.

     - А! Иван Федорович! - закричал толстый Григорий Григорьевич, ходивший по двору в сюртуке, но без галстука, жилета и подтяжек. Однако ж и этот наряд, казалось, обременял его тучную ширину, потому что пот катился с него градом. - Что же вы говорили, что сейчас, как только увидитесь с тетушкой, приедете, да и не приехали? - После сих слов губы Ивана Федоровича встретили те же самые знакомые подушки.

     - Большею частию занятия по хозяйству... Я-с приехал к вам на минутку, собственно по делу...

     - На минутку? Вот этого-то не будет. Эй, хлопче! - закричал толстый хозяин, и тот же самый мальчик в козацкой свитке выбежал из кухни. - Скажи Касьяну, чтобы ворота сейчас запер, слышишь, запер крепче! А коней вот этого пана распряг бы сию минуту! Прошу в комнату; здесь такая жара, что у меня вся рубашка мокра.

     Иван Федорович, вошедши в комнату, решился не терять напрасно времени и, несмотря на свою робость, наступать решительно.

     - Тетушка имела честь... сказывала мне, что дарственная запись покойного Степана Кузьмича...

     Трудно изобразить, какую неприятную мину сделало при этих словах обширное лицо Григория Григорьевича.

     - Ей-богу, ничего не слышу! - отвечал он. - Надобно вам сказать, что у меня в левом ухе сидел таракан. В русских избах проклятые кацапы везде поразводили тараканов. Невозможно описать никаким пером, что за мучение было. Так вот и щекочет, так и щекочет. Мне помогла уже одна старуха самым простым средством...

     - Я хотел сказать... - осмелился прервать Иван Федорович, видя, что Григорий Григорьевич с умыслом хочет поворотить речь на другое, - что в завещании покойного Степана Кузьмича упоминается, так сказать, о дарственной записи... по ней следует-с мне...

     - Я знаю, это вам тетушка успела наговорить. Это ложь, ей-богу, ложь!

     Никакой дарственной записи дядюшка не делал. Хотя, правда, в завещании и упоминается о какой-то записи; но где же она? никто не представил ее. Я вам это говорю потому, что искренно желаю вам добра. Ей-богу, это ложь!

     Иван Федорович замолчал, рассуждая, что, может быть, и в самом деле тетушке так только показалось.

     - А вот идет сюда матушка с сестрами! - сказал Григорий Григорьевич, - следовательно, обед готов. Пойдемте! - При сем он потащил Ивана Федоровича за руку в комнату, в которой стояла на столе водка и закуски.

     В то самое время вошла старушка, низенькая, совершенный кофейник в чепчике, с двумя барышнями - белокурой и черноволосой. Иван Федорович, как воспитанный кавалер, подошел сначала к старушкиной ручке, а после к ручкам обеих барышень.

     - Это, матушка, наш сосед, Иван Федорович Шпонька! - сказал Григорий Григорьевич.

     Старушка смотрела пристально на Ивана Федоровича, или, может быть, только казалась смотревшею. Впрочем, это была совершенная доброта. Казалось, она так и хотела спросить Ивана Федоровича: сколько вы на зиму насоливаете огурцов?

     - Вы водку пили? - спросила старушка.