«Так я их помню».

«Прошу, продолжи этот гимн».

«Вот слова Верховного Жреца, — повторил Мененхетет. — „Слава Тебе, Единственный. Люди вышли из Твоих глаз, а Боги — из Твоего рта. Ты повелел рыбе жить в реках и дал дыхание жизни яйцу и ползающим тварям. Ты позволяешь крысе жить в ее норе, а птице сидеть на зеленом дереве. Твоя сила имеет много обличий. Ты раскинул небо и основал землю. Ты — Хозяин зерна, и Ты создал скот, чтобы он пасся на холмах. Славься, Амон, Прекрасно-ликий Бык, Судья Хора и Сета! Ты создал горы, и серебро, и ляпис-лазурь.

О, Амон, Твои лучи сияют на всех лицах. Ни один язык не может выразить Твою Суть. Ты держишь путь сквозь неизмеримые пространства более миллионов лет и сотен тысяч лет. Ты следуешь через водную бездну к месту, которое любишь, и все это Ты совершаешь за один быстротечный миг пред тем, как уйти на покой, погрузиться в воды и положить конец часам"».

«Я читал лишь окончание этих слов, — сказал Птахнемхотеп. — Я не знал о других частях гимна, а они исполнены наивысшей силы и представляются Мне странными».

«Я в большом смущении, — сказал Мененхетет, — оттого, что мои слова незнакомы Тебе. Я могу полагаться лишь на свою память, а как мы знаем, наша Хаибит лжет в надежде обмануть нашего Ка. Не могло ли случиться так, что то, что представляется мне произнесенным в тот день, на самом деле есть гимн, возглашенный несколькими Верховными Жрецами Амона в своем кругу, таким образом, я припоминаю эти слова не из своей первой жизни, но из второй?»

«Это просто замечательно, — сказал Птахнемхотеп. — Я знаю о таких тайных гимнах даже больше, чем Хемуш, который занят делами правления. Однако среди рукописей, хранящихся в храмах, Я никогда не встречал таких, где Амона называли бы Повелителем Ума или Правителем Предков в Подземном мире. — Он покачал головой и вздохнул. — Это не так важно».

«То, что я рассказываю, — правда, которую я помню, — сказал Мененхетет. — Для меня совершенно немыслимо стать Твоим рулевым, который не знает, как управляться с веслом».

«Я назвал бы эту ошибку — если это ошибка — чрезвычайно любопытной и никогда не счел бы ее злонамеренной — разве что Боги желают, чтобы зло встало между нами».

«В этот час в Тебе больше веры в Богов, чем днем», — заметила моя мать, но с такой простотой и пониманием того, что по-настоящему осознала, что ни мой Отец, ни мой прадед не улыбнулись, и Птахнемхотеп наконец сказал: «Это так. В эту ночь присутствие Моей Двойной Короны ощущается так, как никогда ранее. Почтим же и тебя, и Мененхетета», — и при этих словах Он поцеловал меня.

«Нет Фараона мудрее Тебя», — сказал Мененхетет.

«Для меня это честь», — ответил Птахнемхотеп.

Однако так же как птица, сбитая метательной палкой, падая на землю, ранит воздух, так и эхо гимна Амону-Ра, вознесенного Верховным Жрецом, продолжало парить между ними, и я почувствовал подозрение в душе моего Отца. Не могу также сказать, что теперь Он продолжал верить Мененхетету. Если первый удар моему счастливому состоянию был нанесен проклятьем Нефхепохема, то это был уже второй. Несмотря на добрые слова, которые они говорили друг другу, теперь я чувствовал, как что-то разделило моего Отца и прадеда, будто они уже не несли общее бремя, но искали в разных пещерах свои собственные сокровища, я же, желая удержать их вместе, ощутил наконец детскую усталость, и мне захотелось плакать.

«Продолжай, — сказал мой Отец после недолгого молчания.