В Гарварде он учился не только инженерному делу и литературе. Его окружала незнакомая и поначалу не очень дружественная среда, но его артистическая натура быстро приспособилась к ней. Он усвоил безукоризненные манеры, которые пускал в ход, когда хотел выглядеть респектабельным. В 1941 году он победил в университетском конкурсе на лучший рассказ, который был не только опубликован в самом престижном журнале Гарварда, но его автора взяли в редколлегию. За всю историю университета такой чести удостоился еще только один еврей, другая будущая знаменитость — журналист Уолтер Липпман. Принят был Норман Мейлер и в университетский литературный клуб. Тогда же, на втором курсе, он всерьез увлекся спортом, сначала это был футбол. В Гарварде у него появились друзья, с которыми, как и с большинством обретенных им позже многочисленных друзей, он сохранил добрые отношения на долгие годы. Они пополнили его представления о малознакомых ему сторонах жизни, в частности о женщинах, которые вскоре заняли такое важное место в его судьбе. Доброта и серьезность привлекали к нему людей, друзья недоумевали, что же он делал подростком. Он смутился и, помолчав, ответил: «Господи, я же каждый день ходил в еврейскую школу».

Этот скромный еврейский мальчик в день своего 13-летия (совершеннолетия) произнес речь, в которой высказал желание пойти по стопам таких великих евреев, как Моисей Маймонид и Карл Маркс. Характерен сам выбор и та последовательность, с которой Мейлер развивал и углублял свои представления о заинтересовавших его людях и мировоззренческих системах. Сначала Маркс отодвинул Маймонида на второй план, и Мейлер, как многие его современники, увлекся идеями социализма, которые надолго определили его стремление создать широкое социальное полотно. Однако уже в первом романе проявилось его умение подняться до философских обобщений.

Незадолго до призыва в армию Мейлер женился на девушке, ставшей его первым серьезным увлечением, и основу его романа «Нагие и мертвые» составили его почти ежедневные письма жене. С 1944 по 1946 год он служил на Филиппинах и в Японии — стрелком при полевой артиллерии, поваром при штабе. Мейлер хотел попасть на войну, понимая, что без собственного военного опыта нельзя писать о ней. И снова он оказался в чужой среде: «добрые служаки с Юга» не очень-то любили евреев, да еще интеллектуалов с Севера. Свое неприятие они выражали словами: «Мы не можем все быть поэтами», а Мейлер таскал в своем вещмешке «Закат Европы» Шпенглера и страдал оттого, что опыт посудомойки сужает горизонт его личности. Но если в Гарварде он перенял культуру элиты и избавился от своего бруклинского акцента, то теперь он обогатил свой актерский арсенал армейским говором южан. Мейлер нашел среди них друга на всю жизнь, который вспоминал, что будущий известный писатель был очень смелым, но никчемным солдатом из-за сильной близорукости и чудом уцелел в боях в джунглях Филиппин. Воевали они немного, и основной эпизод в знаменитом романе Мейлера взят из опыта другого взвода. Но, как неоднократно отмечали, таков талант Мейлера — создавать яркие и достоверные образы на основе даже, казалось бы, неглубоких впечатлений.