Да и вправду сборы заканчивались.

Вскоре мы отплыли из Одессы. Без всяких приключений мы доплыли до Константинополя; об этом я уже писал.

Теперь продолжаю мысленное путешествие, совершенное наяву несколько лет назад.

3

Из Константинополя мы уехали с «прибавлением» – полсотни, а то и более богомолок отправились ко святым местам. Это были простолюдинки, болгарки и гречанки, все, как на подбор, молодые, бойкие, крепкие, белозубые.

Серьезная атмосфера нашего общества, которое, несмотря уже на какую-то обиходность с ее занавесочками и чайниками, все же испытывало крутость перемены, атмосфера эта несколько переменилась. Среди вольных казаков преобладали люди холостые, и теперь они очень быстро, как-то совершенно просто и естественно «распределились» среди хорошеньких пилигримок.

Все это очень не нравилось Софье Ивановне. По собственному ее выражению, она, конечно, признавала «жизнь как таковую», «свободу выбора» и «безыскуственность отношений мужчины и женщины», и все же быстрота и легкость, с какой наши «распределились», ее шокировали. Почему же? А потому что у людей, идущих к великой, всепоглощающей цели, этого быть не должно.

Я ей признался, что и меня как будто оцарапало это временное сожительство, мне оно тоже показалось в некоем несоответствии с настроением, каковое должно владеть будущими гражданами Новой Москвы. Но притом я так возражал Софье Ивановне: во-первых, и Новая Москва не будет, надо полагать, новым монастырем; во-вторых, поглощенность великой и светлой целью не предполагает непременного ригоризма; в третьих, русские деревенские отношения отнюдь в этом смысле не строги. Жительствуя в деревнях, наблюдаешь как раз простоту отношений. Возьмите хотя бы батраков и батрачек, когда они по весне сходятся – из разных совсем, заметьте, мест! – «кабалиться» у помещика, у землевладельца. И двух недель не минет, как все уж разобрались парами да и зажили семейно, чтобы осенью разойтись, и все это знают, разойтись без трагедий. Не говорю, что это хорошо, и не говорю, что это плохо, а говорю, как оно есть. Примечательна полная свобода брачных отношений. Женщина, как и мужчина, могут оставить друг друга. Однако, и это еще примечательнее, до тех пор, пока не оставили, живут прочно. И если женщина «занята» – охальник не подходи, ему несдобровать, он отведает кулаков своих же товарищей.

Софья Ивановна с живостью заметила, что в Новой Москве батракам не бывать, ибо каждый получит возможность существовать безбедно, а следовательно… Я согласился, хотя и резервировал возможность «разводных писем», предусмотренных, мол, еще в библейские времена.

Потом мы, кажется, заговорили о прелести морских пейзажей. Она живала в Париже, оттуда ездила в Нормандию, к океану, который, по ее словам, был «слишком груб» в сравнении со Средиземным морем…

На острове Хиосе и в Смирне, куда заходил пароход, были приобретены десятки кадок с лимонными и апельсинными деревцами. Наша земледельческая публика щупала, мяла, нюхала землю в кадках, с сомнением покачивала головой, а когда разглядывала деревца, то на лицах было что-то похожее на то, что я видел в деревенской школе, где была устроена рождественская елка.

В Порт-Саиде мы оставили русский пароход и должны были дожидаться другого, который повезет нас дальше, по Красному морю. В ожидании этого парохода мы разбили наш табор позади складских помещений внутренней гавани.

В детстве я часто простужался и много дней проводил в постели, укутанный, в шерстяных носках, с грудью, натертой гусиным жиром. Мой добрый отец, учитель географии в частной гимназии, приносил мне «путешествия». Книги были обстоятельные и, правду сказать, скучные, но любопытно, что они-то мне и нравились как раз потому, что были такими; их обстоятельность и скучность навевали на меня какое-то уютное настроение и словно бы сливались со снегопадом за серым окном.