— Как там со звонками? Раскопали что-нибудь?
— Жду Бориса с докладом, — довольно ответствовал он. — А ты вытираешь чашки и хмуришься.
Наблюдательный, не проведешь.
— Измайлов, займись со мной, пожалуйста, профилактикой преступной деятельности, — выпалила я.
— Это все, что нам по силам после завтрака?
— Правда, займись.
Я рассказала ему о встрече с Анной Ивановной.
— И что же в тебе я должен предотвратить?
— Я становлюсь злобной. Сначала потеряю жалость к людям, потом бросаться на них начну. Она мне про свою прокладочную беду говорила, а я думала: «Это тебе в наказание за все подлости». Как мелко, как пошло, раньше я такой не была. И слесарь, конечно, мерзавец. Мне за бутылку и деньги сделал — не придерешься, а над старухой за «спасибо» поиздевался. Мне бы на этом и прекратить думать. Но нет, бес вредности морочит. Анна Ивановна откуда-то знает, что я приводила слесаря, что ремонт занял два дня. А двоих в подъезде убили, она и не пронюхала. Почему так?
— Поля, когда ты была у Виктора после убийства, ты ничего странного не заметила? — вдруг спросил Измайлов.
— Кроме трупа? Ничего. Ой, не напоминай, иначе меня наизнанку вывернет.
— Я надеюсь, не тортик тому причиной?
— Неблагодарный.
— Полина, как часто ты сама с собой разборки устраиваешь и упрекаешь себя в мелочности и пошлости?
— А что?
— Оптимизму не способствует.
— Это мое. Я к людям редко пристаю с результатами самоистязаний. Так, накатило что-то.
— Молодчина. Я уже было о твоем мальчике забеспокоился. Сыновьям нужны нежные, но уверенные в себе матери.
— Уверенность в себе должна на что-то опираться, полковник.
— На костыли, к примеру, — улыбнулся он.
С ним было легко. С ним не было нужды притворяться более мужественной, чем я была. И более красивой, умной и решительной тоже. Мои сладостные внутренние рулады прервал звонок в дверь. Явился Борис Юрьев, тщательно созданный природой для того, чтобы мешать с нам Измайловым настраиваться друг на друга. Вот у нас говорят: «Явился — не запылился». С неодобрением роняют, мол, надо же, как быстро и беспроблемно ты до нас добрался. По-пластунски не полз, о колючую проволоку штаны не рвал, ров с тиной не преодолевал, через горячий обруч не прыгал. Стоит усложнить полосу препятствий, беззаботный гость. А ведь только представить себе: вваливается пыльный, черт знает в чем вымазавшийся Юрьев… Как славно, что ни чистого, ни грязного вчера его не было. Иначе несчастному полковнику и обнять бы меня не удалось. Измайлов постоянно спрашивает: «О чем ты задумалась?» Надо ли посвящать его в мои упражнения с пословицами и поговорками? Вряд ли. Эх, не быть мне объективно оцененной, что, впрочем, к лучшему.
— Мрак, Виктор Николаевич, — тем временем обреченно признавался Юрьев.
— Сейчас тебя Полина тортом угостит, повеселеешь, — распорядился Измайлов.
Похоже, стряпня — единственное, что Юрьев считал во мне приемлемым. Наблюдая его расправу с тортом, я убедилась: когда уплетаешь за обе щеки, за ушами действительно трещит.
— Балкову оставь кусочек, — проворчала я.
— Он сегодня сюда не успеет, — отмахнулся Борис и съел остатки.
Измайлов, слопавший в три раза больше, чем Юрьев, с тоской смотрелся в глянец опустевшей тарелки. Все-таки в молодых подвижных мужчинах есть что-то инстинктивно-хищное. Я вообразить себе не могу женщину, споровшую у начальника все до последней крупинки да еще и упрекнувшую: «Хорошо, но мало».
— Докладывай, — сказал Измайлов.
Борис покосился на меня, дескать, при ней прикажете распинаться?
— Пусть поприсутствует. |