Не принесло мне пользы мое вранье! Когда-то, в царское время, острили, пародируя Положение капитула об орденах российских, что какой-то малозначительный орденок даруется «за маленький, но полезный донос». Моя сегодняшняя ложь просто маленький, но бесполезный донос на самое себя — без всякой пользы для кого бы то ни было!

Обидно одно: столько тревог, волнений, столько микроскопических надежд, мгновенно рушащихся а пропасть отчаяния, — и все из-за простейшей операции! Живя здесь, в институте, приучаешься смотреть на катаракту, как на самое будничное дело. Удаляли катаракту еще в глубокой древности — примитивно, но удаляли. А серьезно, научно обоснованно это делают уже целых 200 лет! Считается, что на каждые 100 случаев удаления катаракты приходится успешных — 98. Итого 98 процентов успеха! Надо же мне было подхватить то, не такое уж частое сочетание катаракты с очень высокой близорукостью, при котором легко угодить именно в эту тесную загородочку 2 процентов неудачи!

Пете-шоферу не весело. Он — молодой, красавец, веселый, удачливый. Такому ходить с веточкой сирени или черемухи за ухом, песни петь! Носит с собой и охотно показывает фото — молодая, хорошенькая, видимо, милая жена, отличные ребятишки. И вдруг один глаз ослеп, как не из тучи гром! Петя и не заметил, что у него грипп, — «так просто чего-то приболел на ногах». Лег с вечера зрячий, проснулся слепой: пропало зрение в одном глазу! Врачи говорят, что это может пройти так же, как пришло: глаз начнет проясняться и совсем выздоровеет. За то время, что Петя здесь, в институте, у него однажды началось было такое прояснение. Он надеяться боялся, — по его выражению, «дышать боялся». Но прояснение через некоторое время остановилось, и зрение снова пошло на убыль.

Вскоре к нам в палату пришла Варвара Васильевна. Посидела около Муры. Поговорила со всеми. Потом подошла ко мне.

— Мы с Татьяной Павловной сделаем вам на днях «подсадку». Это иногда отлично помогает…

Я посмотрела в ее глубокие, задумчивые глаза — и поняла: она для того и приходила к нам в палату, чтобы сказать это мне. Милая Варвара Васильевна, ей горько, что у меня, нескладехи, все идет так коряво… Хороша я с моей сегодняшней «провокацией»! Зачем я тороплю врачей, приближая тот момент, когда они скажут, что исчерпали все средства — все «подсадки» и «пересадки» — и больше ничего для меня сделать не могут!

Познакомилась с одним из пяти оставшихся в живых участников Ленских событий 1912 года. Это — Григорий Васильевич Черепахин, он приехал сюда, в Одессу, лечиться. Самое удивительное в нем то, что он и сегодня необыкновенно ярко доносит атмосферу всего, что пережил за долгую жизнь! Это осталось его атмосферой, той, которую каждый человек носит с собой и излучает в общении с людьми.

Не то чтобы он сегодня говорил лишь о том прошлом, участником которого ему пришлось быть. Конечно, он рассказывает и об этом, — вокруг него здесь всегда толпятся люди, расспрашивают. Но сам он говорит, что ему «поднадоело» отвечать все на одни и те же вопросы: о Ленском расстреле, о гражданской войне и пр. Григорий Васильевич весь, целиком, не во вчерашнем, а в нынешнем дне: все ему интересно, обо всем расспрашивает, и не просто из вежливости, а с дотошностью! А к своему сегодняшнему делу — он видный партийный работник — относится просто со страстью и ревнивой исключительностью.

Сюда он приехал по настоянию жены и товарищей. Зрения у него, в сущности, уже нет. Только в одном глазу сохранилось бокового зрения столько, что он видит — и то смутно! — палец, приставленный к самому глазу. Но, узнав здесь, что лечение потребует порядочно времени, Григорий Васильевич «заскандалил» и объявил, что уезжает! Некогда ему здесь прохлаждаться, работа не ждет.