Кроме обязанности помогать взрослым работницам в шитье и в примерке, бегать по магазинам для закупки менее сложного материала и разноски заказов по клиентам, в обязанности девочек входило еще помогать кухарке мыть посуду, убирать комнаты и мастерскую, бегать в лавочку по утрам по поручению кухарки и чистить одежду и сапоги самой мадам и Розы Федоровны, которая жила тут же при мастерской.

Кормили девочек неважно, одевали их плохо; а в широком темном коридоре ученицы стлали себе убогие постели на стоявших здесь в изобилии «мадаминых» сундуках.

Девочки-ученицы освобождались только к одиннадцати вечера, прибрав после хозяйского ужина посуду, вычистив «мадамины» и Розы Федоровны сапоги и платья, с тем чтобы в шесть часов быть уже снова на ногах, успеть поставить самовар, сбегать в лавочку двоим из четверых девочек, и всем уже сообща, вместе убрать большую мастерскую и прилегавшую к ней квартиру.

Так было установлено у мадам Пике раз и навсегда, и ничто и никто не мог изменять этих установившихся порядков. Девочки-ученицы большей частью были сироты или дети совершенно бедных родителей, которые не могли брать их к себе по праздничным дням. Так что и праздничные дни проводились детьми в той же обычной будничной обстановке, и если они не шили и не бегали по гостиному двору за покупками приклада, то им все же выпадало немало работы и в праздник, так как по воскресеньям у «мадамы» обыкновенно собирались гости, обедали знакомые и до поздней ночи играли в лото. Приходилось, таким образом, бодрствовать и девочкам-ученицам. Гости расходились под утро, и маленькие труженицы ложились около четырех часов в такие ночи, чтобы подняться в обычное раннее время и снова начать свой будничный трудовой день.

Но если у девочек выпадало когда свободное время, так это были субботние вечера. По субботам мадам Пике в сообществе Розы Федоровны неизменно отправлялась во французский театр и возвращалась только к двенадцати часам, взяв предварительно ключ от квартиры с собою.

В эти вечера девочки как можно скоро убирали послеобеденную посуду и, поужинав наспех, отправлялись в свой коридор. Здесь, собравшись на одном из сундуков, заменявших им кровати, они вели долгие и оживленные беседы. Кухарка Софья громко храпела у себя в каморке за кухней, а кроме нее и учениц, не было в доме никого, и девочки могли спокойно проводить в беседе эти их излюбленные вечера.

Говорилось здесь без умолку. Бедные, запуганные дети могли без страха поверять свои огорчения и печали друг другу. Даже любимица Розы Федоровны Таня, которая, по мнению девочек, частенько доносила на своих подруг, и эта в такие вечера целиком отдавалась детской потребности облегчить свою душу дружеской беседой с такими же обездоленными сиротами-детьми.

Здесь, под неумолкаемый храп Софьи, говорилось о полученных от «самой» и Розы Федоровны обидах, о «собачьей» жизни, о печальном житье-бытье. Строились бесчисленные планы на более счастливое будущее, когда все они сделаются мастерицами и когда будут жить самостоятельно у себя "на квартире." Вспоминались и разные случаи их недавнего прошлого. Особенно часто говорилось о Зине.

Зина была пятою девочкой у мадам и слыла какою-то неудачницею с первого дня своего поступления в мастерскую. Все, что попадало в руки Зины, имело печальную судьбу. "Косолапая Зина", как ее называли в мастерской, ломала все, что подлежало ломке, била бьющееся, рвала и портила — нечаянно, конечно, — все то, что могло только портиться и рваться. Она раскалывала вдребезги посуду, когда мыла или перетирала тарелки, разрезала "живое место" на материи, когда распарывала швы — словом, непроизвольно портила все, что ни попадало ей в руки.