Но не только его глаза преследовали меня. Они были мостиком к другим почти-воспоминаниям, почти-образам, почти-ипостасям меня самой, которые я никак не могла уловить, потому что они были увертливее самого быстроногого оленя. Казалось, я умру от тоски по этому неуловимому, неназванному.

Я постигала науку выживания в волчьем обличье, но жить в нем пока что не научилась.

12

ГРЕЙС

В человека я превратилась как-то днем. «Как-то» — потому что я начисто утратила понятие о времени. Я представления не имела, сколько часов или дней прошло с тех пор, когда я в последний раз отчетливо помнила себя в человеческом обличье, в магазине «Охота и рыбалка». Придя в себя, я знала только, что нахожусь на маленьком заросшем дворике у дома Изабел. Я лежала ничком на мокрой грязи, покрывавшей пеструю мозаику, которую мы с Изабел разглядывали несколько месяцев назад. Видимо, я пролежала здесь достаточно долго, поскольку на щеке успели отпечататься следы изразцов. В заводи неподалеку сварливо переругивались утки. Я поднялась на нетвердых ногах и принялась стряхивать с себя налипшую прелую листву.

— Грейс, — произнесла я вслух.

Утки умолкли.

Я смогла вспомнить собственное имя. Это было невообразимо приятно. Жизнь в волчьем обличье снизила мои требования к чудесам до предела. Кроме того, мне удалось произнести свое имя вслух, а значит, я уверенно держалась в человеческом теле и могла рискнуть приблизиться к дому Калпереров. Пока я пробиралась через заросли, солнце сквозь листву припекало мою голую спину. Убедившись, что перед домом никого нет — все-таки я была голая, — я со всех ног бросилась через двор к задней двери.

Когда мы с Изабел были у нее в прошлый раз, задняя дверь оказалась не заперта; помню, я еще высказалась по этому поводу. «Вечно забываю ее запереть», — сокрушалась тогда Изабел.

Ее забывчивость не изменила ей и на этот раз.

Я осторожно пробралась в дом и отыскала на идеально чистой кухне телефон. Едой пахло так дразняще, что какое-то время я просто стояла с телефонной трубкой в руке и только потом набрала номер.

Изабел ответила после первого же гудка.

— Привет, — сказала я. — Это я. Я у тебя дома. Тут никого нет.

В животе у меня заурчало. Я нашла глазами хлебницу; оттуда торчал багет.

— Никуда не уходи, — велела Изабел. — Я сей час буду.

Полчаса спустя Изабел отыскала меня, одетую в ее старую одежду и жующую багет, в зале охотничьей славы ее отца. Это помещение обладало какой-то жутковатой притягательностью. Во-первых, оно было огромное, высотой в два этажа и длиной с дом моих родителей, и по-музейному сумрачное. И в нем находилось несколько десятков чучел животных. Очевидно, все они пали от руки Тома Калперера. Я-то думала, что охотиться на лосей запрещено законом. И вообще, разве в Миннесоте водятся лоси? Если у кого-то и был шанс увидеть в лесу живого лося, это у меня. Может, он просто все это купил? Я представила, как люди в комбинезонах деловито выгружают из грузовиков чучела, обложенные пенопластом.

Хлопнула дверь, громко и гулко, как в церкви, и по полу процокали каблуки Изабел. В тишине ее шаги прозвучали особенно звонко, и это лишь усилило сходство с церковью.

— У тебя чертовски счастливый вид, — сообщила мне Изабел, поскольку я продолжала улыбаться лосю. Она остановилась рядом со мной. — Я приехала, как только смогла. Вижу, ты добралась до моего шкафа.

— Угу, — сказала я. — Спасибо тебе.

Она двумя пальчиками оттянула рукав моей желтой футболки с надписью «Академия Святой Марии».

— Эта футболка вызывает у меня ужасные воспоминания.