Анжельбер подумал, прежде чем ответить:

– Скажи, что мы согласны.

– Он говорит, что нашел две кости святого Иеронима в чьей‑то квартире, в коробке с инструментами, – добавил Робер, снова закрывая телефон, – и что он вернет их в раку Мениля. Потому что он не знает, что ему с ними делать.

– Мы тоже не знаем, – сказал Освальд.

– Он говорит, что надо все‑таки сообщить кюре.

– Идет, – сказал Илер. – Если Освальду нечего делать с костями, это еще не значит, что они не нужны священнику. Ведь у кюре есть его собственные неприятности кюре, верно? Понимать надо.

– Скажи ему, что мы согласны, – подвел итог Анжельбер. – Когда он приедет?

– В субботу.

Сосредоточившись, Робер вернулся к телефону, чтобы передать в точности ответ старейшины.

– Он говорит, что собрал камешки у себя в реке и что он нам их тоже привезет, если мы ничего не имеем против.

– На хрен они нам нужны?

– Мне кажется, это что‑то вроде рогов Большого Рыжака. Трофеи, короче, – ты мне, я тебе.

Неуверенные лица обернулись к Анжельберу.

– Отказавшись, – сказал Анжельбер, – мы нанесем ему оскорбление.

– Конечно, – отметил Ахилл.

– Скажи ему, что мы согласны.

Прислонившись к стене, Вейренк смотрел на снующих коллег, к которым присоединился доктор Ромен, тоже вернувшийся на землю, и доктор Лавуазье, ни на шаг не отпускавший от себя Ретанкур. Адамберг бесшумно переходил от одного к другому – Адамберг тут, Адамберг там, словно мигающий свет фар. Удары, полученные им во время охоты за тенью Арианы, оставили несколько темных бороздок на его лице. Он провел три часа в водах Гава, собирая камешки, прежде чем встретиться с Вейренком на вокзале.

Комиссар вытащил из заднего кармана смятую бумажку и знаком подозвал Данглара, который слишком хорошо знал эту позу и эту улыбку. Он с опаской подошел.

– Вейренк сказал бы, что судьба выкидывает странные коленца. Знаете ли вы, что судьба – специалист по иронии и что именно по иронии ее и узнают?

– Говорят, Вейренк от нас уходит?

– Да, возвращается к себе в горы. Опустив ноги в реку, он будет размышлять о том, вернется ли он к нам или нет, и волосы его будут развеваться на ветру. Он еще не решил.

Комиссар протянул Данглару смятую бумажку.

– Я получил это сегодня утром.

– Ничего не понимаю, – сказал Данглар, пробежав глазами по строчкам.

– Еще бы, это по‑польски. Нам сообщают, капитан, что медсестра умерла. По чистой случайности. Попала под машину в Варшаве. Какой‑то водила, проехав на красный свет, не сумел отличить проезжую часть от тротуара и расплющил старуху в лепешку. Мы даже знаем, кто ее задавил.

– Какой‑нибудь поляк.

– Да, но не простой поляк.

– Пьяный поляк.

– Само собой. И все‑таки?

– Не знаю.

– Старый поляк. Девяностодвухлетний поляк. Старик раздавил убийцу стариков.

Данглар задумался на мгновение.

– И вам правда смешно?

– Обхохочешься, Данглар.

Вейренк смотрел, как комиссар трясет за плечо майора, доктор Лавуазье кудахчет вокруг Ретанкур, Ромен пытается наверстать упущенное, Эсталер носится с бокалами, а Ноэль хвастается своим донорством. Все это никак его не касалось. Он приехал сюда не для того, чтобы интересоваться людьми. Он приехал, чтобы покончить со своими волосами. И он с ними покончил.

«Ну вот и все, солдат, иди своей дорогой,

Ты волен выбирать, но прошлого не трогай.

Какой же тайною исполнен этой край,

Что не хватает сил сказать ему «прощай»?»

И правда.