— Я рад, что вы одобряете мой план, лорд Каторн, — сухо сказал я.

Его улыбка была скорее похожа на гримасу.

— Я бы сказал, что ты начинаешь показывать свой норов, господин мой. Ты все еще слишком мягкосердечен по отношению к проклятым элдренам, но начинаешь понемногу разбираться в том, что они из себя представляют…

— Я специально занимаюсь этим вопросом, — сообщил я ему.

Мы обсудили еще кое-какие мелкие детали, и разработка дальнейших планов была практически завершена, а за окнами тем временем наше храброе воинство продолжало праздновать победу над врагом.

Новый план был хорош.

И он непременно сработает, если элдрены поведут себя так, как мы ожидаем. А мы были уверены, что они поведут себя именно так.

Мы договорились, что в Некранал поплывем мы с королем Ригеносом, а Каторн останется в Пафанаале в качестве командующего. Ролдеро также должен был плыть с нами. Большая часть нашего войска оставалась здесь. Мы надеялись, что у элдренов нет поблизости второго флота: нам пришлось бы очень нелегко в случае их нападения в открытом море, ибо мы собирались плыть назад с минимальным количеством людей на борту.

Впрочем, в данной ситуации любое из возможных решений содержало в себе достаточный элемент риска, так что нам пришлось остановиться на том варианте, который казался наиболее реальным.

Следующие несколько дней были посвящены подготовке к плаванию, и вскоре мы были полностью к нему готовы.

Мы вышли из Пафанаала на рассвете, во время прилива, корабли еле ползли — так тяжело они были нагружены награбленным элдренским добром.

Я очень удивился, когда король позволил выделить Эрмизад хорошую каюту рядом с моей. Вообще его отношение ко мне после той пьяной ночи в Пафанаале как-то изменилось. В моем присутствии он вел себя сдержанно, даже, пожалуй, смущенно. Без сомнения, он помнил, хотя и довольно смутно, что тогда свалял дурака. А может быть, помнил и то, что я отказался праздновать с ним вместе победу над врагом, или же считал, что я не желаю делиться с ним славой, хотя — Боже мой! — зачем мне эта грязная слава!

Или, может быть, он почувствовал, какое отвращение внушает мне та война, в которой я согласился ради него участвовать, и боялся, что я внезапно раздумаю играть роль Великого Героя, Защитника Человечества, которая была так отчаянно необходима в задуманном им спектакле?

Мне не предоставилось возможности поговорить с ним об этом, а граф Ролдеро не смог предложить мне иных объяснений, кроме одного: короля при его мягкосердечии само сражение и захват Пафанаала травмировали столь же сильно, как и меня самого. Это предположение, пожалуй, королю даже льстило.

Но я в справедливости предположений Ролдеро вовсе не был уверен, ибо король теперь, казалось, ненавидел элдренов еще сильнее, чем прежде. Это было очевидно уже по одному его отношению к Эрмизад.

Эрмизад по-прежнему говорить не желала. Она почти ничего не ела и крайне редко выходила из своей каюты. Но однажды вечером, проходя по палубе, я заметил, что она стоит у перил и смотрит в воду с таким видом, словно собирается броситься в волны морские.

Я поспешил подойти ближе к ней на тот случай, если она действительно решит броситься в море. Она на мгновение обратила взгляд в мою сторону и тут же снова отвернулась.

В этот самый миг на капитанском мостике появился король и крикнул мне оттуда:

— Я вижу, ты встал правильно, лорд Эрекозе: ветер дует с твоей стороны, так что запаха этой элдренской суки ты не чувствуешь!

Я поднял голову. Сначала я вообще не понял его слов и посмотрел на Эрмизад, которая сделала вид, что не слышит оскорблений Ригеноса.