Касваллон завязал волосы на затылке, мускулы у него так и играли. Мэг с усмешкой облокотилась на подоконник. Не может, чтоб не покрасоваться — даже дрова и те рубит, как напоказ. Топор у него, идя вниз, каждый раз делает полный оборот, глаз не отведешь от такого зрелища. Таков Касваллон во всем, и делает он это не для кого-то, а для себя. Спасаясь от скуки, он вносит размах и красоту в самые будничные дела.

— Жаль, что на Играх за это призов не дают, — заметила Мэг, когда топор развалил последнюю на сегодня плашку.

— Вот, значит, почему мой завтрак опаздывает, — ухмыльнулся в ответ ее муж. — Глазеешь, никак налюбоваться не можешь. Печален был тот день, женщина, когда ты своими чарами отняла меня у фарленских невест.

— Да на тебя только чужая бы и позарилась — та, что не слыхала о твоих холостяцких проделках.

— Язычок у тебя как бритва, но от дочери Маггрига иного ждать не приходится. Как думаешь, найдет он наш дом?

— Отчего бы ему не найти?

— Всем известно, что Паллиды без карты от лежанки до стола не дойдут.

— Скажи это Маггригу, и он пригвоздит тебя за уши к косяку.

— Раз так, непременно скажу. — Касваллон взял с низкой ограды свою замшевую рубашку.

— Не вздумай! Ты обещал не сердить его, помнишь?

— Тихо, женщина. Я всегда держу слово.

— Как же! Ты, к примеру, обещал заделать вот эту самую раму, чтоб из окна не дуло.

— Язык у тебя — что ивовый прут, а память, как у раненой гончей собаки. Займусь этим после завтрака — если завтрак, конечно, все-таки будет.

— Бывает ли такое время, когда вы не лаетесь? — Из-за дома, опираясь на посох, вышел Оракул. — Хорошо еще, что вы построились вдали от соседей.

— А как ты умудряешься всякий раз приходить в то самое время, когда еда поспевает? — с улыбкой отбрила Мэг.

— Это черта всех старых охотников.

Мэг подала мужчинам горячую овсянку в деревянных мисках, нарезала толстыми ломтями ржаной хлеб, поставила на стол солонку. Принесла из кладовой свежесбитое масло и густое ягодное варенье, села на свой стул у огня и стала довязывать распашонку для малыша.

Мужчины молча поели. Касваллон, отодвинув миску, спросил:

— Как там парнишка?

Мэг подняла серые глаза от вязания. Слух о спасении мальчика разошелся уже по всему Фарлену. Горцы, зная Касваллона, не удивлялись этому. Сама Мэг тоже не удивлялась, но беспокоилась. Доналу, их сыну, всего-то четыре месяца, а ее неугомонный муженек взял и завел себе другого, намного старше.

— Он сильный и поправляется с каждым днем, — ответил старик. — Но жизнь была с ним сурова, и он всех в чем-то подозревает.

— В чем именно?

— В самых дурных намерениях. Он сирота, и ему приходилось воровать, когда он жил в городе. Тяжело ребенку расти без любви, Касваллон.

— Без любви всем тяжело. Но он полз чуть ли не два часа, несмотря на свои раны, и заслуживает того, чтобы начать новую жизнь.

— Страх перед аэнирами не оставляет его до сих пор.

— Ничего удивительного, я сам их боюсь, — вполне серьезно проговорил Касваллон. — Они кровожадны и возьмутся за кланы, когда победят низинников.

— Знаю, — согласился Оракул, глядя ему прямо в глаза. — Их намного больше, чем нас, и они закоренели в сражениях и убийствах.

— Война в горах — дело иное. Они хорошие воины, но при этом все равно остаются равнинными жителями. Кони не принесут им пользы в зарослях папоротника и на каменных осыпях, а длинные мечи и топоры станут помехой.