Соутелл провел Нормана через большую, роскошно, но безвкусно обставленную гостиную в крошечную комнатку с малюсеньким окошком, вдоль стен которой от пола до потолка возвышались книжные полки.

– Я едва не спятил, честное слово! Вдобавок ко всему я боюсь выходить из дома с тех самых пор, как на Ивлин напали.

– Что?!

– Вы разве не слышали? Об этом писали в газетах. Я еще удивлялся, почему вы не звоните, пробовал застать вас дома и в колледже, но не сумел. – Даже в такой тесноте Соутелл умудрялся следовать своей привычке расхаживать взад‑вперед. – Да, на нее напали ночью в субботу, и с воскресенья она не встает с постели. Стоит мне только заговорить о том, чтобы выйти на улицу, как у нее начинается истерика. Сейчас она, слава богу, спит.

Норман поспешил принести извинения, потом поведал Соутеллу историю с пищевым отравлением, однако мысли его вращались вокруг субботнего вечера. Ему вспомнился поздний звонок из бейпортской гостиницы. Правда, тогда Ивлин нападала сама, и он вернулся в Хемпнелл, чтобы сразиться с ней. Но теперь…

– Вечная моя доля! – патетически воскликнул Соутелл, едва дослушав неуклюжие объяснения Нормана. – Кафедра разваливается в первую же неделю моего руководства ею! Разумеется, вашей вины в том нет, не подумайте. Молодой Стэкпол заболел гриппом…

– Все образуется, – утешил его Норман. – Садитесь и расскажите мне про Ивлин.

Соутелл примостился на край стола, сдвинув в сторону загромождавшие его бумаги, и испустил душераздирающий стон.

– Это случилось в воскресенье, около четырех утра, – произнес он, бесцельно перебирая документы. – Меня разбудил крик. Постель Ивлин была пуста. Я вышел в холл; там было темно, но от подножия лестницы доносились непонятные звуки, как будто кто‑то возился…

.Вдруг он вскинул голову.

– Что это? – воскликнул он. – Мне показалось, я слышал шаги.

Не успел Норман раскрыть рот, как Соутелл уже успокоился.

– Нервы, – сказал он. – Мерещится всякая ерунда.

Ну вот, я схватил, по‑моему, вазу и спустился по лестнице. Все сразу стихло. Я включил свет и прошелся по всем комнатам. В гостиной я обнаружил Ивлин: она лежала на полу без сознания, а на шее у нее проступали отвратительного вида синяки. Рядом валялся телефон. Мы держим его. там потому, что Ивлин часто приходится звонить. Клянусь, я чуть было не обезумел! Я вызвал врача и полицию.

Когда Ивлин пришла в себя, она объяснила нам, что произошло, хотя вся дрожала. Среди ночи внезапно зазвонил телефон. Она поторопилась подойти, а меня будить не стала. Едва она сняла трубку, на нее набросился какой‑то человек. Она отбивалась – о, я прямо в ярости, честное слово! – но он скрутил ее и принялся душить, и больше она ничего не помнила.

В возбуждении Соутелл смял лист бумаги, который держал в руках, заметил, что натворил, и быстро разгладил его.

– Благодарение небесам, что я спустился вниз! Должно быть, мое появление спугнуло его. Врач сказал мне, что, если не считать синяков, Ивлин не пострадала. Но синяки привели его в замешательство. Он утверждал, что в жизни не видел ничего похожего. Полиция решила, что тот человек, проникнув в дом, вызвал центральную станцию и попросил прозвонить наш номер – мол, звонок вроде бы не в порядке. Однако они не могли понять, как он пробрался внутрь, – ведь все двери и окна были на запоре. Но тут, наверное, виноват я сам: забыл, видно, запереть на ночь парадную дверь. Проклятая небрежность!

Полиция посчитала, что к нам наведался грабитель или сексуальный маньяк, но, мне кажется, он был просто чокнутый. На полу в гостиной валялось серебряное блюдо, рядом лежали, почему‑то крест‑накрест, две серебряные вилки и все такое прочее.